Филиппа Грегори - Алая королева

Ознакомительный фрагмент

На следующее утро за завтраком выяснилось, почему мне запретили молиться по ночам: мать велела мне готовиться к путешествию, к долгому путешествию, как сказала она.

— Мы отправляемся в Лондон, ко двору короля Генриха.

Предвкушая эту поездку в столицу, я пришла в страшное возбуждение, но сдерживалась, стараясь ничем не выдать своего восторга, — все-таки я не какая-то там тщеславная гордячка! Я лишь смиренно склонила голову и прошептала:

— Как вам будет угодно, госпожа матушка.

На самом деле эта поездка представлялась мне лучшим из того, что могло случиться в моей скучной жизни. Здесь, в Блетсо, в сердце тихого графства Бедфордшир, у меня не было ни малейшей возможности проявить свою стойкость и умение сопротивляться опасностям и соблазнам светского общества, а также не было нужды преодолевать различные, еще не ведомые мне искушения; здесь меня окружали только наши слуги и мои сводные братья и сестры, которые были старше меня и считали, что на такую «мелочь», как я, можно просто не обращать внимания. В своем воображении я часто рисовала, как Жанна д'Арк пасла отцовских овец у себя в Домреми, такой же деревушке, как и Блетсо, затерянной среди бескрайних лугов и пашен. Она и тогда не жаловалась на однообразие, а терпеливо ждала, внимая голосам ангелов, призвавших ее в итоге к великим свершениям. Вот и мне следовало вести себя точно так же.

Однако мне не давала покоя мысль о том, что решительное намерение матери отправиться в Лондон связано как раз с той вестью, которой я постоянно ждала. «Что, если именно с этого момента мне суждено идти навстречу своему величию?» — думала я. И не находила причин сомневаться в этом. Ведь теперь нам предстояло жить при дворе доброго короля Генриха VI, который наверняка обрадуется моему приезду — в конце концов, я его кузина, одна из ближайших его родственниц. Наши с ним деды были сводными братьями,[5] а это очень близкое родство, и оно особенно много значит, если один из братьев становится королем, а второй нет; кстати, еще дед Генриха подписал указ о признании нас, Бофоров, своими законными родственниками, хотя и не наследниками престола. И потом, конечно, от короля не укроется, что от меня, как и от него самого, исходит свет святости, а значит, он непременно признает во мне не только свою кровную родственницу, но и родственную душу. Но вдруг он решит оставить меня при дворе? Что ж, почему бы и нет? Может, он пожелает включить меня в число своих советников? Ведь сделал же тот французский дофин своей советницей Жанну д'Арк. А я кузина короля, и мне уже почти являются в видениях разные святые, хотя мне всего девять лет. И я почти научилась слышать голоса ангелов и готова молиться ночи напролет, только бы мне не запрещали. Вот если б я родилась мальчиком, то, наверное, стала бы уже принцем Уэльским. Иногда мне очень любопытно, сильно ли они жалеют, что я не мальчик? Может, они именно из-за этого отказываются замечать тот внутренний свет, что от меня исходит? А может, обладая чрезмерным тщеславием и чрезмерной греховной гордостью из-за своего знатного происхождения, они горюют лишь о том, что я родилась девочкой, и попросту игнорируют величие моей божественной святости?

— Хорошо, госпожа матушка, я все поняла.

— Что-то ты не больно обрадована, — промолвила мать. — Разве тебе не интересно, почему мы туда отправляемся?

Я заставила себя разлепить губы.

— Интересно. Вы не могли бы объяснить мне?

— К сожалению, вынуждена тебе сообщить, что ваша помолвка с Джоном де ла Полем должна быть расторгнута. Когда мы заключали ее, это считалось весьма хорошей партией — тебе, правда, было тогда всего шесть лет, — но теперь от этого брака следует отказаться. В общем, когда королевские судьи спросят тебя, хочешь ли ты расторгнуть эту помолвку, ты скажешь «да», вот и все. Ты поняла меня?

— А что же мне отвечать на их расспросы? — встревожилась я.

— Тебе не нужно будет отвечать ни на какие расспросы, ты лишь согласишься с необходимостью расторгнуть эту помолвку. Просто скажешь «да».

— А вдруг они станут допытываться, не кажется ли мне, что эта помолвка заключена по воле Божьей? Или что она была послана Всевышним на мои молитвы?

Мать тяжко вздохнула: судя по всему, я изрядно надоела ей своими колебаниями и сомнениями.

— Поверь мне, никто ни о чем таком тебя не спросит.

— А что будет потом?

— Потом наш король милостиво назначит тебе нового опекуна и сам выберет подходящего жениха.

— Значит, я снова буду с кем-то помолвлена?

— Разумеется.

— А нельзя ли мне просто уйти в монастырь? — еле слышно пролепетала я, хоть и представляла заранее ее реакцию; никто в семье не желал принимать во внимание мои духовные способности! — Ведь когда я освобожусь от той помолвки, мне уже ничто не помешает стать монахиней, верно?

— Господи, какой еще монастырь, Маргарита! Не говори глупостей. Твой долг — родить сына и наследника семейства Бофор и всего дома Ланкастеров, юного родича короля Англии. Видит Бог, этим Йоркам мальчиков и так достаточно. А нашему дому непременно нужен наследник. И ты подаришь его.

— Но мне кажется, у меня призвание…

— Твое призвание — стать матерью наследника дома Ланкастеров, — резко прервала меня мать. — Это достаточно высокая цель для любой девушки. А теперь ступай и готовься к отъезду. Служанки уложат твою одежду; главное, свою куклу взять не забудь.

Конечно, я захватила с собой и куклу, и старательно переписанный от руки молитвенник. Я хорошо читала и по-французски, и по-английски, но ни латыни, ни греческого не знала; мать ни за что не соглашалась взять мне учителя, полагая, что девочке образование ни к чему. Я прямо-таки мечтала прочесть Евангелия и псалмы на латыни, но, увы, этими языками я совершенно не владела, а рукописные копии на английском были крайне редки и очень дороги. Мальчиков почему-то учили и латыни, и греческому, и многим другим предметам, а девочек — в лучшем случае! — только чтению и письму; желательно было, впрочем, чтобы девочки умели шить, вести хозяйство, следить за порядком в доме и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Приветствовалось также их умение восторгаться поэзией. А вот если бы я стала аббатисой, то наверняка имела бы доступ к какой-нибудь большой библиотеке и могла бы приказать переписчикам копировать для меня любые тексты, какие угодно. Я бы заставляла послушниц целыми днями читать мне вслух и стала бы по-настоящему образованной, в отличие от всех прочих невежественных и глупых молодых девиц.

Если бы мой отец остался жив, он, возможно, позволил бы мне изучать латынь. Я слышала, что он и сам был большим любителем книг и даже кое-что сочинял. Несколько лет ему пришлось провести в плену во Франции, и он старался каждый день чему-нибудь учиться. К сожалению, он умер, не дожив всего несколько дней до моего первого дня рождения. Впрочем, мое появление на свет, видимо, представлялось ему событием весьма малозначимым; когда гонец сообщил ему, что у его жены, моей матери, начались схватки, он и не подумал спешить домой, а предпочел остаться во Франции, где руководил очередной военной кампанией, тщетно пытаясь вернуть утраченное богатство. Дома он появился еще лишь раз, незадолго до того, как мне исполнился год, и вскоре умер, так что не успел толком познакомиться ни со мной, ни с моими распрекрасными талантами.