Виктория Холт - Тайный брак

Еще одно запомнившееся мне событие произошло в замке Понтифракт: я все-таки повидалась с Шарлем, герцогом Орлеанским, за кем так недолго была замужем моя бедная сестра Изабелла.

Стражи замка не сразу выполнили мое желание, но я настаивала, и они уступили, понимая, что королеве не отказывают. Тем более запрета на мое свидание с Шарлем никто не накладывал, и сам король Генрих, уезжая отсюда, ни о чем таком их не предупреждал.

Меня провели в покои к Шарлю, и я увидела его — второе печальное напоминание о моей сестре.

Шарль Орлеанский выглядел намного старше, чем в нашу последнюю встречу. Но, в общем, плен не стал для него таким уж страшным, унизительным или изнуряющим, как для многих других — ведь по духу он не воин, а поэт и всегда предпочитал, как я полагала, уединение, пускай даже не вполне добровольное, блеску и роскоши придворной жизни или бряцанию оружия на поле битвы.

Содержали его соответственно рангу, и он ни в чем не знал лишений, кроме личной свободы, которая ограничивалась пределами замка. За его стены ему разрешалось выезжать лишь в сопровождении стражи.

Мы радостно обнялись.

— Я слежу за тем, что происходит снаружи, — сказал он мне почти сразу. — Бедная наша страна. Мы потерпели постыдное поражение… заслуженное поражение… И вот я здесь, в плену… И ты тоже, — добавил он с лукавой улыбкой.

Я не стала вдаваться в объяснения, не стала пояснять, что, отданная замуж почти что в качестве трофея или как залог мира с Францией, я полюбила нашего победителя всей душой и потому не могу считать себя пленницей. Да и вообще — королева-пленница… Разве может быть такое?..

Ах, если бы я знала тогда, что в жизни случается всякое… Впрочем, что я могла бы сделать? Чему воспротивиться?

— Да, Шарль, — отвечала я ему, — война вмешалась во все наши судьбы. Но что об этом говорить?.. Расскажи, как тут с тобой обращаются?

— Мне не на что жаловаться.

— Чем ты занимаешься?

— Много брожу. Совершаю верховые прогулки за пределами замка. Под охраной, разумеется… Пишу…

— По-прежнему стихи?

— Это приносит мне утешение. Ты веришь, Катрин?

— Да, верю. Мне нравились твои стихи.

— Кроме того, много размышляю о прошлом. Молюсь о прощении. Моем и моей страны.

— За смерть герцога Бургундского?

— Я никогда не желал этого, Катрин. Я непричастен к ней.

— Я знаю, Шарль.

— Ах, Катрин, какой ужас эти раздоры! Как могли мы их допустить? Другого исхода и быть не могло… Я все время вспоминаю чудесные дни с Изабеллой.

— Она тоже была счастлива с тобой, Шарль.

— Я знаю. Тем печальней все, что произошло. Если бы она осталась жива…

— Но ты снова женат.

— Я не хотел, видит Бог! — воскликнул он. — Но граф Арманьяк решил за меня, и он добился своего… Я так и не смог полюбить его дочь, — добавил Шарль после непродолжительного молчания. — Я мучился, а не жил. От нее меня избавило пленение при Азенкуре. Иногда я сожалею, что не погиб там, как десятки тысяч других.

— Ты не должен так говорить, Шарль!

— Но я не хочу жить… без Изабеллы.

— Она сейчас бы страшно горевала, — сказала я. — Если бы знала, что ты в плену. По крайней мере она избавлена от этих страданий…

Мы много говорили об Изабелле. Он читал мне свои стихи, и лицо его при этом дышало таким вдохновением и удовлетворением, что давало повод думать: он чувствует себя куда более счастливым в плену, чем если бы пришлось быть невольным орудием в руках тщеславных арманьяков.

Уже немало лет прошло с тех пор, как умерла Изабелла, но в эти дни в замке Понтифракт я ощутила ее рядом с собой…

Радость и одновременно облегчение обуяли меня, когда наконец увидела, как в ворота замка въезжает на коне мой супруг Генрих.

Он горячо расцеловал меня, я шепнула ему, что теперь-то уже не приходится сомневаться в моей беременности. Это заставило его снова и снова осыпать меня поцелуями.

— Удалось тебе успокоить людей и заставить расстаться с частью их денег? — спросила я.

— Вполне, — ответил он.

— Значит, ты уже скоро отбудешь из Англии?

— Нет! — вскричал он. — Я дождусь, пока у меня родится сын!..

Я была так счастлива, что на время забыла о всех своих печалях и перестала задавать самой себе вопросы, на которые не могла ответить или ответ на которые мог бы неблагоприятно отразиться на моем настроении.

Я любила Генриха все сильнее, и он, без сомнения, любил меня. Для себя я открыла великую истину — люди таковы, каковы они есть, и нужно принимать их такими. А любые попытки изменить или исправить их ведут лишь к ухудшению взаимоотношений и легко могут привести к полному краху.

Шли дни, недели и месяцы. Уже наступил июнь, прекрасный месяц июнь. Рождение ребенка ожидалось в декабре, и я не торопила время, потому что Генрих вновь был со мной, и мне хотелось, чтобы это длилось вечно.

Генрих с нетерпением ждал, когда я разрешусь от бремени. Он часто размышлял о том, что если родится девочка, то, разумеется, полюбит ее, как положено отцу, однако все же будет куда лучше, если родится мальчик. Первый ребенок — и уже мальчик. Что может быть прекраснее? А уж потом пускай в мир ворвутся и мальчики, и девочки, и побольше. У нас будет огромная семья…

Он всегда хотел, чтобы все происходило хорошо и быстро. Лучше и быстрее, чем у всех!..

А я просто счастливо улыбалась, слушая его или угадывая его мысли.

Но ведь на свете так не бывает, когда все и всегда хорошо и радостно. Мне следовало бы раньше знать об этом…

Помню очень хорошо тот жаркий июньский день. Я проснулась с ощущением полного счастья. Я прекрасно себя чувствовала, давно прошли все недомогания, какие бывают у женщин в раннем периоде беременности. Ничто не омрачало моих дней. Меня переполняла любовь к Генриху. Близость с ним доставляла мне все большее наслаждение; мы с супругом живем точно так, как играем на арфе, — в полной гармонии.

У нас появились общие заботы — о будущем ребенке. Мы много говорили об этом событии, вместе ожидали, с тревогой и нетерпением, его рождения.

Ранним утром того июньского дня к Вестминстерскому дворцу подскакали несколько всадников. По их поведению я сразу поняла, что случилось нечто страшное. Генрих принял их. Преклонив перед ним колени, они некоторое время молчали, не решаясь довести до его ушей известие, с которым, по всей видимости, прибыли.

— Что? — коротко спросил король.

— Это случилось под Бюже, — сказал один из прибывших.

— Ну же! — нетерпеливо вскричал Генрих. — Я готов выслушать худшее. Наша армия потерпела поражение?

Посланцы молчали.