Сидони-Габриель Колетт - Преграда

– Вот наконец-то мы одни!.. Я говорю наконец… За эту неделю это уже третий ужин без Жана. Что поделаешь, у него настоящий культ семьи!

– Его отец болен, – замечает Массо.

– А я разве возражаю?.. И даже если вы мне скажете, что его отец – ослепительная блондинка и носит юбки с разрезом, поверьте, я из этого не сделаю драмы.

– Но я вам этого не скажу, – по-прежнему мягко говорит Массо.

– Неужели вы думаете, что я вас об этом спрашиваю, мой бедный Массо?

– Представьте, думаю и ограничиваюсь следующим ответом: одно из двух, либо Жан поверяет мне свои секреты и я не должен их выдавать, либо я их не знаю, и тогда, как бы мне ни хотелось смертельно ранить вашу душу, я не смогу этого сделать, и мне приходится молчать, обогащая кое-какими записями мой Трактат…

– Какой Трактат?

– Тс-с!.. И утверждать, обыгрывая вас в карты, своё превосходство в безике.

– А как насчёт того, чтобы мне помочь, стать на мою сторону, если бы пришлось удружить мне и сказать Жану…

– Нет! – прервал меня Массо с таким жаром, что часть его тщательно уложенных волос-соломинок встали дыбом. – Нет!.. Поймите меня, – добавил он, понизив голос, – опиум стоит дорого.

Я понимаю. Я очень хорошо понимаю. Бедняга Массо… Я знаю, что Жан даёт ему деньги на наркотики с невозмутимой беспечностью друга-отравителя, словно угощает его хорошими сигарами!

– Всё ясно… Старина, не ждите от меня, что я вам скажу: «Не курите больше – надо выздороветь».

– Так и вам не дождаться, чтобы я посоветовал: «Бросьте Жана, если вам в тягость… состояние здоровья его отца. Либо сделайте его счастливым раз и навсегда…» Впрочем, моё последнее предложение умная женщина выполнить не в состоянии…

– Знаю. Это под стать только пройде-служанке, которая забралась бы в постель хозяина. Короче, надо Жана женить на его кухарке.

– Вы рассуждаете в моём духе, – заметил Массо не моргнув глазом. – Но спешить нам некуда, у нас есть время подумать о вас, только о вас, поскольку речь идёт о существе не таком уж сложном: тщеславном – от семьи, в которой родился; деспотичном – в силу полученного воспитания и ещё потому, что он всегда видел, как мать дрожит перед отцом; несколько униженном тем, что, перепробовав многое, он так и не смог ни к чему привязаться; ещё чересчур молодом, чтобы быть добрым, и ещё настолько во власти своих иллюзий, что он не в силах смириться с тем, что женщина может занимать главное место в жизни мужчины и в его сердце. Одним словом, дорогие господа и коллеги, у нас есть все основания горячо поздравить муниципальных советников всех вместе и констатировать: настал счастливый день для Республики!

– Что всё это значит?

– Это заключительный пассаж одной из моих речей, произнесённых в Сайгоне в одна тысяча восемьсот девяносто третьем году. И она, как видите, звучит сегодня так, словно я только что её сочинил.

Я курю и слушаю. Мимикой я выказываю своё полное согласие с тем, что он говорит, а чтобы поблагодарить, подмигиваю ему с видом знатока:

– Очень хорошо. Ваши «инструкции» имеют первостепенную важность. Вот только вы забыли к ним приложить разъяснения по поводу «способа применения», впрочем, в этом и нет необходимости.

– Почему?

– Не знаю… Думаю… Жан очарователен… Я тоже… Мы такими и останемся, если никто ничего не будет преувеличивать…

Я закурила новую сигарету – необходимый аксессуар, когда хочешь классическим образом выразить беспечность, полную независимость с некоторым оттенком цинизма, свободу нравов, но не выходящую за рамки хорошего вкуса…

– Да, да… Повторяю, очаровательный… Именно поэтому мне хотелось бы сохранить о нашем… приключении достойное его воспоминание. Между нами не должно быть никаких цепей, даже сплетённых из цветов. Старая гирлянда – п-фу! – что может быть уродливее!.. Некое чувство – я назвала бы его «непогрешимым инстинктом» – мне подсказывает, что наилучшим выходом для нас обоих было бы снова стать просто добрыми друзьями… Да, да… Мы с Жаном – уж простите мне это выражение – слишком быстро прилипли друг к другу, наше знакомство было очень поверхностным и… поймите, у него бывают такие скачки настроения, такие проявления характера, такие… короче, есть вещи, которые я никак не могу принять…

Я резко обрываю свой монолог, покраснев до корней волос. Потому что последняя фраза была явно из репертуара Майи – так она выражалась после того, как, получив при закрытых дверях изрядную трёпку, вновь прихорашивалась и розовела от тщеславия, всё больше торжествующего после каждой сцены…

Словно специально для того, чтобы усилить аналогию – я не успела услышать, как подъехала машина, и не зафиксировала звук шагов по посыпанному песком тротуару, – Жан открывает в эту минуту дверь, вот он стоит перед нами…

– Это ты!

Мой громкий выкрик смущает нас троих, и Жан хмурит брови:

– Да, я. Ещё раз я. Слушая, как ты всякий раз вскрикиваешь, когда я прихожу домой, можно подумать, что ты ждёшь не меня, а кого-то другого.

Он ошибается, но так мне и надо.

– Понимаешь, я не ждала тебя так рано… У тебя усталый вид… Как себя чувствует отец?

– Лучше. Достаточно хорошо, во всяком случае, чтобы вновь стать невыносимым. Подумать только, что и я, наверное, буду таким в его возрасте!.. Что вы ели на ужин?

Он садится в кресло, потягивается. Он разговаривает. Ничего особенного он не скажет, не произнесёт тех заветных слов, которые связывают или развязывают судьбы. Но вот он, как он сам говорит, «ещё раз…» Я чувствую, что Массо следит за мной, но его саркастический глаз не может помешать мне, как собаке, провожать взглядом всякий жест Жана. Я лишь слегка подымаю голову и чуть поворачиваюсь в сторону говорящего, но при этом знаю, что каждое моё движение так же мало зависит от меня, как поворот цветка к солнцу или покорность водорослей волне.

«Он здесь, тот, кого я только что хотела бросить – но хотела ли я этого? Те лживые слова, которые я только что изрекла, и жгучая правда настоящего мгновения так противоречат друг другу, что меня бьёт озноб. Он здесь, он отдыхает и ведёт себя как обычно, и всё кажется сразу простым между нами и вокруг нас. Но я знаю, что он сокрыт от меня больше, чем Бог, который передвигается в облаке. Отныне он, непроницаемый, стоит между мной и всем светлым миром. Нет средства, с помощью которого можно проникнуть в его тайну, да только я и виновата в её существовании… потому что он мой любовник. Любовь – это чрезвычайно болезненный и повторяющийся удар в непробиваемую стену. Мы можем быть друзьями, которые идут параллельно по обе стороны этой стены из твёрдого прозрачного кристалла, не зная, что она разделяет нас, и я дрожу при мысли, что разобьюсь первой, как более хрупкая…