Роксана Гедеон - Великий страх

– Да просто так. Мы с вами так редко видимся. Не молчать же мне при встрече.

– Вы бы лучше молчали! – сказала я в сердцах. – Своими насмешками вы добьетесь, что наши встречи станут еще более редкими.

– Уж не будете ли вы сожалеть об этом, моя дорогая? – сладко-издевательским тоном произнес он.

Я не ответила, отворачиваясь к окну. Болтая с этим торгашом, пожалуй, пропустишь самое главное. Отсюда, из кареты, все было видно как на ладони – освещенный факелами зловещий силуэт виселицы и телегу у подножия эшафота. С телеги сошел осужденный – он был босой, облаченный в длинную белую рубаху. Обычный наряд для покаяния… На груди у него была табличка с надписью: «Государственный преступник».

Это был высокий, атлетически сложенный мужчина, уже не молодой, но гордый и статный. Его осанки настоящего дворянина не скрывало даже это позорящее одеяние. Нет, он не мог быть авантюристом… Заметив, что он собирается говорить, я распахнула дверцу кареты, чтобы слышать каждое слово.

– Господа! – произнес осужденный. – Слышу, что вокруг меня говорят, будто я входил в Ратушу для того, чтобы в чем-то сознаться. Заявляю, это мнение ошибочно. В Ратуше я лишь продиктовал свое завещание, и моим единомышленникам нечего бояться моей откровенности… Готовый предстать перед Богом, я прощаю людям, которые против своей совести обвинили меня в преступных замыслах. Я люблю короля и умираю верным этому чувству. Я подаю пример и надеюсь, что все благородные люди ему последуют… Народу необходима жертва: пусть будет так! Пусть лучше выбор падет на меня, а не на человека со слабой душой, которого приведет в отчаяние незаслуженная казнь.

С этими словами он сделал шаг к эшафоту. Какой-то весельчак из толпы громко крикнул ему:

– Танцуй, маркиз!

Глухой голос приговоренного произнес:

– Господа, я умираю невинным, молитесь Богу за меня!

– А он неплохо держится, этот ваш маркиз/,– отозвался Рене Клавьер.

– Как же ему еще держаться, ведь он дворянин! – воскликнула я раздраженно, не в силах сдержать слезы.

– Да бросьте вы носиться со своим дворянством! Посмотрите вокруг – кто из Тюильри, кроме вас, приехал сюда? Все ваши друзья за границей, и все они трусы. Нет ничего удивительного в том, что произошла революция; вся ваша аристократия прогнила до самого дна…

– Вы мерзавец, сударь.

Сказав это и не в силах больше терпеть, я выскочила из кареты и принялась пробираться сквозь толпу. Я видела все, что мне было нужно. Маркиз де Фавра – герой, и очень скверно то, что двор не смог помешать его казни. Я не видела, как он был повешен, но поняла это, услышав приветственные крики. На Гревской площади было сильное движение, кое-кто вопил «бис», как будто присутствовал на представлении какого-то водевиля. Добравшись до улицы Пелетье, я была вынуждена остановиться, так как дорогу мне преградил взвод национальных гвардейцев. Рядом стояли две развязные девицы, очень похожие на проституток, и переговаривались.

– Аманда, видишь ту карету? – спросила одна из них.

– Еще бы! Это карета Клавьера. Этот молодчик ужасно богат. Он часто заезжает к нам в заведение.

– И хорошо платит?

– Вдвое против обычной цены.

– Это почему же?

– А с ним боятся идти в постель. Его Господь Бог наградил такой штукой, что…

Вне себя от отвращения к этим девицам, я бросилась бежать по улице. Святой Боже, с каким человеком я только что разговаривала! С завсегдатаем публичных домов. Это просто ужасно… Если бы кто-нибудь об этом узнал, я бы сгорела со стыда.

С трудом разыскав свою карету, я приказала Жаку гнать в Тюильри. Маркиз Тома де Фавра был казнен за свою преданность монархии, и Мария Антуанетта ожидала моего рассказа.

Через несколько дней после этого прискорбного события, просматривая почту, я наткнулась на внушительный жесткий конверт, очень заметный среди однообразного вороха бумаг. Конверт был сиреневого цвета, перевязанный шелковым шнурком и запечатанный несколькими печатями – сколько я ни старалась, не могла понять, от кого письмо. Тогда я надорвала бумагу. Из столь большого конверта выпал лишь один тонкий листок. Я внимательно прочла написанное.

Глаза у меня расширились от недоумения. Что за неприятный сюрприз? Это был счет, счет на огромную сумму – сто шестьдесят тысяч экю. Другими словами, почти на полмиллиона ливров! Пораженная и рассерженная, я напрасно старалась разобрать подпись, стоявшую внизу. Была там и дата, до которой следует уплатить по счету. Интересно, кому пришла в голову такая шутка? Хотя… может быть, это вовсе не шутка?

Раздосадованная, я изо всех сил затрясла колокольчик. Дениза, заглянувшая в комнату, была явно испугана вспышкой моего гнева.

– Что угодно, сударыня?

– Где Паулино? – воскликнула я. – Мне он нужен, сейчас же, немедленно!

– Господин управляющий в кабинете. Хотите, чтобы я позвала его?

Не отвечая и сжимая в руке конверт, я побежала к лестнице. Я сама найду Паулино, и уж он-то мне объяснит, что все это означает!

Мой управляющий сидел, склонившись над столом и занимаясь рассмотрением каких-то бумаг. Увидев меня, он поднялся. Брови его изумленно поползли вверх.

– Что с вами, мадам? Что вас так взволновало?

Я молча подала ему конверт с непонятными печатями и счет. Он читал их так невозмутимо, что я не выдержала:

– Скажите хоть слово, ради Бога! Объяснитесь! Боже мой, это же просто кошмар – сто шестьдесят тысяч экю!.. При всем желании я не смогу уплатить все это к пятнице!

– Да, вы правы.

– В чем, черт побери?

– В том, что у нас сейчас нет таких денег.

– Хорошенькое заявление! – воскликнула я. – Соблаговолите хотя бы объяснить мне, от кого пришел этот счет!

– Сейчас мы это узнаем.

Он стал листать толстый долговой журнал.

– Вот, смотрите, мадам.

Из-за его плеча я увидела в журнале следующую запись:

«25 января 1789 года. По просьбе принцессы взято в кредит у банкира Никола Паншо сто двадцать тысяч экю под тридцать процентов. О возвращении в рассрочку договоренность устная, срок – два года».

– Зачем мне нужны были эти деньги? – осведомилась я.

– Вы пожертвовали их монастырю лазаристов, который кормил голодающих прошлой зимой. Помните?

Теперь я поняла и вспомнила. В прошлую зиму многие аристократы жертвовали огромные суммы на благотворительность. Для этого я и взяла у Паншо деньги.

– Но, послушайте, – начала я торопливо, – здесь какая-то ошибка! Паншо согласился на два года, и я должна была вернуть деньги по частям!

– Да, но договоренность об этом была устная.

– Стало быть, он нечестен?

– Вполне вероятно.

Я задумалась. Сто шестьдесят тысяч экю… Только Клавьер может раздобыть такую сумму за два дня, но уж никак не я! Доходы с имений идут в Париж черепашьим шагом. К тому же сейчас я многого лишилась в связи с революцией. Раньше я имела миллион в год. А теперь?