Линда Джейвин - Легкое поведение

Они не сказали друг другу ни слова с тех пор, как зашли в ресторан. Пока доктор Фи заказывал две бутылки сухого шампанского, коктейли из креветок и еще несколько блюд для ланча, Мэй заглянула за портьеру. У нее замерло сердце. Ее взору открылась спальня с большой медной кроватью под атласным покрывалом. Она опустила портьеру и села на стул с высокой спинкой, расправляя юбки.

Лицо дантиста окутало выражение растерянности, как внезапный туман окутывает рыбацкую гавань. Когда официант вернулся с шампанским и едой, они чокнулись бокалами. Мэй чувствовала себя актрисой на сцене. И это сознание вкупе с шампанским и опийной анестезией придали ей храбрости.

Подцепив розовую креветку изящной коктейльной вилкой, она исполнила дебютную версию того самого танца с фазаном, который посчастливилось наблюдать Моррисону в тот первый вечер в Шаньхайгуане. Эффект, произведенный на доктора Фи, был сногсшибательным. Не размениваясь на комплименты и прелюдию, он уложил ее на розовую плюшевую кушетку, раздвинул ей ноги и просунул руку в штанишки. Когда его пальцы нащупали влажную мякоть, он усмехнулся. Она позволила ему раздеть себя, хотя так нервничала, что даже дрожала. Когда он уже порядком поработал пальцами — куда более искусно, нежели Томми, — она была едва ли не в обморочном состоянии блаженства. Правда, при виде того, как он расстегивает свои брюки и достает красный и набухший член, ей стало страшно. Но он показал ей, как ловко входит это чудовище в ее рот, а потом и во влагалище. Поначалу было больно, но она ни за что на свете не остановила бы его. Никогда еще она не чувствовала себя такой взрослой и могущественной.

Моррисон вдруг встрепенулся:

— Сколько же лет тебе было, Мэй?

— Только что исполнилось четырнадцать.

— Да он же воспользовался тобой. Ты была совсем ребенком! — Журналист задыхался от возмущения и замешательства.

— Он сделал из меня женщину, — пожала плечами Мэй. — Я была готова. И хотела этого. Есть вещи, которые я не смогла бы освоить самостоятельно и даже с помощью Томми. — Она положила руку ему на живот и в следующее мгновение спустилась ниже. — Кажется, ты возбудился от моего рассказа не меньше моего.

Хотя и оскорбленный услышанным, он не стал сопротивляться, когда она взяла его руку и положила себе между ног.

— Чувствуешь?

Провожая Мэй, Моррисон был как в тумане. Когда в лобби к нему подошел консьерж с телеграммой, он сунул ее в карман, чтобы прочитать потом.

Он чувствовал себя султаном Шахрияром из «Тысячи и одной ночи». Только вот сказки его Шахерезады не были вымыслом. Вот уж поистине «Любопытное и неизвестное». Моррисон был из тех, кто привык к ясной мысли и твердым оценкам. Мэй Перкинс презирала и то и другое. Она провоцировала его своей раскованностью, при этом возбуждая до умопомрачения. История с дантистом глубоко взволновала Моррисона. За время его непродолжительной медицинской практики ему доводилось сталкиваться с молоденькими пациентками, которые соблазняли его своим очарованием и продажностью, но он никогда не переступал черту. Ему был омерзителен этот щеголь Фи с его набриолиненными усами. В то же время его поражало хладнокровие, с каким Мэй пересказывала эту историю, как и все прочие, с тем же Цеппелином, Иганом и Смитом. Это было странное сочетание — холодной крови и горячей страсти, — хотя он был вынужден признать, что ему самому это не чуждо.

Моррисон находился в таком состоянии, что, направляясь в клуб «Тяньцзинь», едва не угодил под колеса тележки с нечистотами. Мусорщик резко вильнул в сторону и врезался прямо в кули, который нес на шесте тушки цыплят. Дерьмо и мясо смешались в кучу. Смерть и экскременты — вот чем заканчивался земной путь плоти. Моррисон поспешил уйти, осыпаемый проклятиями и унося на своих ботинках грязную жижу, которая еще вчера была мягким снежком.

Дюма и Мензис, ожидавшие его в бильярдной, уставились на него в ужасе. Моррисон даже не догадывался о том, который час. Когда же он объяснил, хотя и весьма расплывчато, причину своего опоздания, его коллеги обменялись многозначительными взглядами.

Когда все трое вошли в обеденный зал, знакомые бросились поздравлять Моррисона с величайшим успехом «Таймс»: первой беспроводной депешей, отправленной из зоны боевых действий. Джеймс все-таки сделал это. Разумеется, всем была интересна его, Моррисона, оценка ситуации. Смогут ли все-таки японцы прорвать кольцо русских войск, как он предсказывал? И каковы шансы других корреспондентов попасть на фронт? Пока Моррисон вещал на волнующую тему, Дюма и Мензис стояли рядом и, как подобает свите, демонстрировали должный интерес и натужные улыбки.

Уже за столом Моррисон небрежно заметил, как будто его вовсе не тронуло всеобщее внимание:

— Профессиональный риск журналиста как охотника и собирателя новостей заключается в том, что все воспринимают его как кладовщика информации, обязанного выдавать ее по первому требованию.

— А ты пользуешься большим спросом, — ответил Мензис и неловко добавил: — Как всегда. И даже больше. Из-за этой войны и всего остального.

Моррисон кивнул. Усилиями воли и дисциплины он заставил себя поддерживать тему войны до самого бланманже.

— Мы увидим тебя завтра вечером? — спросил Дюма, когда мужчины вышли из клуба и остановились у выстроившихся в ряд рикш.

Любительская театральная труппа Тяньцзиня собиралась давать постановку «Дворцовой стражи», в которой у миссис Дюма, вернувшейся в Китай, была небольшая роль. В рамках кампании примирения с супругой Дюма пообещал ей привести в зал своих друзей, которые гарантировали бы бурные аплодисменты на поклонах. Миссис Дюма выразила особое пожелание видеть в числе приглашенных доктора Моррисона.

Моррисон совсем забыл об этом.

— Конечно. Увидимся в театре. — Его следующее свидание с Мэй было назначено на завтрашнее утро.

Он спал плохо и часто вздрагивал во сне. Ему снилось, что он снова в осаде, только на этот раз украшенные кисточками копья «боксеров» напоминали не что иное, как гигантские стоматологические зонды.

Глава, в которой Моррисон обнаруживает у себя много общего с фармацевтом из Альмеды, сыном богатейшего в мире человека и конгрессменом из Теннесси, после чего портит постельное белье

Мэй появилась в отеле «Астор Хаус» с изящной корзинкой в руке. В ней были аккуратно сложены стопки писем, любовно перевязанные широкими лентами из розового атласа.

Она достала одну стопку, развязала бант и высыпала конверты на стол, после чего выбрала один и прочитала вслух письмо. Потом была следующая пачка писем. И еще одна. Ленты ложились на стол рядами, похожие на аксельбанты.