Мой грешный муж - Миа Винси

ОНИ ДОЛГО СИДЕЛИ РЯДОМ, Кассандра уютно и тепло прижималась к нему, пока он не понял, что она засыпает.

— Давай. — Он высвободился из-под нее, и она запротестовала, сонная и пьяная. — Давай уложим тебя в постель.

— Мне здесь нравится, — сказала она. — Здесь тепло и ты удобный.

— Твоя постель тоже будет теплой и удобной.

Он погасил огонь и пошел за ней. Она была молода, доверчива и тоже немного сломлена. Она так старалась сохранить свою семью. Милая дурочка. Это было невозможно. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что семьи распадаются и ничего нельзя поделать.

— Ты соглашаешься со мной, — сказала она. — Именно так я поступаю с Люси, когда она пьяна. Я соглашаюсь со всем, что она говорит.

— Это очень мудро. Тебе следует соглашаться со мной при каждом удобном случае.

Он поднял ее на руки. Она обвила руками его шею, положила голову ему на плечо и пощекотала его волосами. Ее грудь прижалась к его груди, а округлое бедро — к животу. Он уже несколько месяцев не был так близок ни к одной женщине. Он не обращал внимания на свое глупое тело; она была расстроена, пьяна и была его женой.

— Никогда не следует спорить с пьяным человеком, — сказала она, когда он выносил ее из кабинета и поднимал по лестнице. — Это то, чему я научилась.

— Я согласен.

— Нужно быть сговорчивым. Ты не сговорчивый. Ты неприятный человек.

— Нет, это не так. Я очаровательный.

Она рассмеялась, прижавшись грудью к его груди. Она не была легкой, но и не тяжелой. Ему нравилось чувствовать ее в своих объятиях. То, как ее тело двигалось от смеха, и смех передался ему. Он нес ее на руках, как и должен был делать с самого начала.

— Ты сварливый.

— Я очаровательный.

— Ты невоспитанный.

— Я восхитительный.

Она снова рассмеялась. Тихий, ласковый смех. Было приятно видеть, как она смеется, но он беспокоился о боли, которую она скрывала. Боль, которая выплеснулась из нее сегодня. Сначала это сбило его с толку, но теперь он все понял. Как, должно быть, ей было одиноко в ее семье, когда она единственная знала правду и мило улыбалась, несмотря на это.

А он… Эгоист — это слишком слабое описание для него.

В ее комнате он опустил ее на кровать. В свете единственной свечи ее глаза казались большими и темными, каштановые волосы разметались по подушке. Он потрогал большой бант на ее ночном жакете.

— Ты спишь в нем?

— Он теплый и удобный. Как и ты.

Он невольно рассмеялся и помог ей забраться под одеяло. Ей не нужна была помощь, но он все равно помог. И ему не обязательно было ложиться рядом с ней поверх одеяла. Ему также не нужно было запутываться пальцами в шелковистых локонах, выбивающихся из-под ее повязки. Но он и это сделал.

— Что тебе еще нужно? — спросил он. — Принести тебе ночной чепец?

— Ты считаешь, что мой ночной чепец глупый.

— Я думаю, он восхитительный.

Он наклонился к ней, провел костяшками пальцев по ее щеке, нежной, как лепестки, и пытался заставить себя встать. Это становилось пыткой. Ему нужно было отстраниться. Он не мог пошевелиться.

— Ты даже ни разу не целовал меня, — сказала она.

Немедленно встань с кровати, прикрикнул он на себя. Убирайся сейчас же. Но на этот раз он был слишком медлителен.

Она подняла голову и прижалась губами к его губам.

Ее чистая, нежная сладость пронзила его насквозь, обжигая грудь и опьяняя голову силой тысячи сортов бренди. Его рука скользнула ей на шею, зарылась в густые, мягкие волосы, обхватила ее голову, чтобы он мог получить больше. Их губы соприкоснулись, исследуя, раскрываясь, и когда он попробовал ее на вкус своим языком, она издала тихий горловой звук, который отдался у него в паху. Она выгнулась навстречу ему, и он снова попробовал ее на вкус. Глубже. Больше. И она — такая щедрая и теплая — приняла его. На вкус она была как бренди, и как женщина, и как надежда, и как цветы, и он не мог понять, как у нее может быть цветочный вкус и почему это может быть хорошо, но это было именно так. Он мог бы раствориться в ней, в ее щедром тепле, отдаться глухому стуку своего сердца и настойчивости своего члена, раствориться в ней и заставить ее раствориться в нем, и вся их сердечная боль тоже растаяла бы.

Он оторвался от ее губ и мягко толкнул ее обратно на подушки. Она улыбнулась ему, и ему потребовались все силы, чтобы сохранить дистанцию.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь мы поцеловались.

— Это было чудесно.

— Ты пьяна. Тебе все кажется прекрасным.

— Даже твоя щетина прекрасна.

Ее ладонь погладила его по щеке, и он подавил желание снова прижаться к ней. Он опустил ее руку. При свете свечей он не мог определить, какого цвета у нее сейчас глаза, но это не имело значения, потому что цвет ее глаз менялся всякий раз, и это была лишь одна из тех восхитительных черт, которые он в ней обнаружил.

Ему было нужно, чтобы она заснула, чтобы он мог избежать этого безумия.

— Закрой глаза, — сказал он. Она закрыла. Он отвел волосы с ее лица, погладил лоб, щеку. Ему хотелось погладить каждую клеточку ее тела. — Теперь вдохни, — сказал он. — И выдохни. Вдох и выдох.

Она послушалась и заснула.

Слава Богу. Теперь он мог сбежать.

Но не сейчас. Это было бы неправильно. Она была расстроена, и он был уверен, что неправильно оставлять кого-то, кто расстроен. И это был первый раз, когда она была пьяна, и она могла испугаться, если проснется одна с головокружением. Поэтому ему следует остаться еще немного. Пока он не убедится, что она успокоилась. Пока он не перестанет ощущать прикосновение ее губ. Пока у него не пройдет желание плакать.

КАССАНДРА ПРОСНУЛАСЬ. В комнате почти не было света. Она почувствовала легкую тошноту и головную боль. Ее постель была теплее, чем обычно. Она была не одна. Она была слишком сонной, чтобы испугаться, к тому же это был всего лишь Джошуа. Его рука лежала у нее на талии. Горячая стена за ее спиной была его грудью. Она прислушивалась к его дыханию: он спал. Она целовала его. Его губы были теплыми и на удивление мягкими. Он прикоснулся своим языком к ее языку. Она должна была почувствовать отвращение,