Александр Дюма - Сальватор

— Пчелка! — дрожа, прошептала умирающая.

— Да, — продолжал г-н де Ламот-Удан. — Ведь именно благодаря вам ей стало лучше. Благодаря вашим прекрасным советам жизнь нашей дорогой девочки почти в полной безопасности. Не бросите же вы свое дело на полпути, дорогая Рина. А уж если потом Господь и призовет вас к себе, вы уйдете не одна: думаю, он будет ко мне милостив и призовет меня вместе с вами.

— Господин маршал! — прошептала княгиня, до слез тронутая добротой мужа. — Я недостойна вашей любви, вот почему умоляю выслушать меня.

— Нет, Рина, я не стану вас слушать. Усни с миром, девочка моя, и да благословит Господь твой сон!

Слезы хлынули из глаз княгини сплошным потоком, и маршал почувствовал их даже на своей руке, которой сжимал хрупкую ручку жены.

— Ты плачешь, моя Рина! — взволнованно сказал он. — Может быть, я в состоянии облегчить твои страдания?

— Да, — кивнула умирающая, — я очень страдаю, мне невыносимо больно.

— Говори, дорогая.

— Прежде всего, господин маршал, — произнесла княгиня, высвободив свою руку и достав с груди небольшой золотой ключик на цепочке, — возьмите этот ключ и отоприте мой шифоньер.

Маршал взял ключ, встал и сделал, как она говорила.

— Выдвиньте второй ящик, — продолжала г-жа де Ламот-Удан.

— Готово, — отозвался маршал.

— Там должна лежать пачка писем, перевязанных черной лентой, так?

— Вот она, — сказал маршал, приподнимая письма и показывая их княгине.

— Возьмите их и сядьте со мной рядом.

Маршал исполнил приказание.

— В этих письмах моя исповедь, — продолжала несчастная женщина.

Маршал протянул было пачку жене, но та оттолкнула ее со словами:

— Прочтите их, потому что я не в силах пересказать вам содержание.

— Что в этих письмах? — смущенно переспросил маршал.

— Признание во всех моих грехах и доказательства их, господин маршал.

— Раз так, — с волнением проговорил маршал, — позвольте мне отложить чтение до другого дня. Вы сейчас слишком слабы, чтобы заниматься своими грехами. Я дождусь вашего выздоровления.

Он распахнул редингот и положил письма в карман.

— Я умираю, господин маршал, — пронзительно вскрикнула княгиня, — и не хочу предстать перед Господом, имея на совести столь тяжкий грех.

— Если Бог призовет вас к себе, Рина, — грустно прошептал маршал, — пусть он простит вам на небесах так же, как я прощаю на земле, все прегрешения, какие вы могли совершить.

— Это больше чем прегрешения, господин маршал, — угасающим голосом продолжала княгиня, — это преступления, и я не хочу покинуть это мир, не признавшись в них вам. Я опорочила вашу честь, господин маршал.

— Довольно, Рина! — дрожа, выкрикнул маршал. — Хватит, хватит! — прибавил он мягче. — Повторяю вам, что не хочу ничего слышать. Я вас прощаю, благословляю и призываю на вашу голову милосердие Божье.

Слезы благодарности снова брызнули из глаз княгини. Повернув к маршалу голову, глядя на него с невыразимой нежностью и восхищением, она попросила:

— Дайте мне руку!

Маршал протянул ей обе руки. Княгиня схватилась за одну из них, поднесла к губам, горячо поцеловала и воскликнула в страстном порыве:

— Господь призывает меня к себе… Я буду о вас молиться!

Уронив голову в подушки, она закрыла глаза и без всякого перехода уснула навсегда с величественностью ясного, прекрасного летнего дня, угасающего в сумерках.

— Рина, Рина! Бедная моя, любимая моя! — закричал маршал, находившийся во власти самых противоречивых чувств после описанной нами сцены. — Открой глаза, посмотри на меня, ответь мне! Я тебя простил, я прощаю тебя, бедняжечка! Слышишь меня? Я все тебе прощаю!

Он привык к тому, что его жена почти всю свою жизнь молчала, и теперь, глядя в ее безмятежное лицо, не заметил ничего, что свидетельствовало бы о ее смерти. Он привлек к себе жену и поцеловал в лоб. Но лоб был холоден как мрамор; приблизив свои губы к застывшим губам жены и не ощутив ее дыхания, маршал наконец понял, что произошло с его несчастной супругой. Он осторожно опустил ее голову на подушку, воздел над нею руки и произнес:

— Что бы ты ни совершила, я прощаю тебя в эту высшую минуту, несчастное и слабое создание! Какой бы грех, какое бы преступление ты ни совершила, я призываю на твою голову благословение Божье.

В это мгновение послышался детский голосок:

— Мама, мама! Я хочу тебя видеть!

Это была Пчелка. Она с нетерпением ожидала в будуаре, когда закончится разговор княгини с мужем.

Две сестры торопливо вошли в спальню: Регина сопровождала Пчелку.

— Не входите, не входите, девочки! — рыдающим голосом остановил их маршал.

— Я хочу видеть маму, — заплакала Пчелка и побежала к кровати княгини.

Однако маршал преградил ей путь. Он обхватил ее за плечи и подвел к княжне Регине.

— Ради Бога, уведите ее, дитя мое! — взмолился он.

— Как она? — спросила Регина.

— Ей лучше, она уснула, — солгал маршал, но голос выдал его. — Уведите Пчелку.

— Мама умерла! — простонала девочка.

Княжна Регина, обнимая Пчелку, бросилась к кровати.

— Несчастные дети! — горестно вздохнул г-н де Ламот-Удан. — У вас нет больше матери!

Сестры в один голос зарыдали.

На их крики маркиза де Латурнель и камеристка в сопровождении аббата Букмона явились в спальню.

При виде лицемерного аббата Букмона маршал на время забыл о собственной боли и вспомнил о жалобах княгини, после того как аббат вышел из ее спальни. Маршал подошел к священнику и, строго на него взглянув, сурово проговорил:

— Это вы, сударь, заняли место монсеньера Колетти?

— Да, господин маршал, — подтвердил священник.

— Ну что же, сударь, ваш долг исполнен. Женщина, которую вы исповедовали, мертва.

— С позволения господина маршала, — сказал аббат, — я проведу ночь у тела несчастной княгини.

— Ни к чему, сударь. Я сделаю это сам.

— Но обычно, господин маршал, — продолжал настаивать аббат, видя, что его прогоняют второй раз за день, — эта печальная обязанность выпадает на долю священника.

— Вполне возможно, что так оно и есть, господин аббат, — тоном, не допускающим возражений, сказал маршал. — Но, повторяю, ваше присутствие здесь отныне ни к чему. Честь имею кланяться!

Он повернулся к аббату Букмону спиной и пошел к двум сестрам, которые, рыдая, целовали руки матери. Аббат был взбешен оказанным ему приемом. Он с вызовом нахлобучил шляпу, как Тартюф, с угрозами покидавший дом Оргона:

Отсюда скоро уберетесь сами,Хоть мните вы хозяином себя![67]

и вышел, громко хлопнув на прощание дверью будуара.