Елена Арсеньева - Одна любовь на двоих

– О тайнике рассказал мне один человек, которому этот секрет открыл твой отец. Он к этому человеку очень благоволил и завещание так построил отчасти оттого, что очень хотел, чтобы ты за него замуж вышла. Хотя я точно знаю, что он взял бы тебя и бесприданницей, как некогда мой отец взял мою мать, как я взял бы…

Он осекся, нахмурился, махнул рукой…

– Кто этот человек? — побледнев, спросила Фенечка.

– Это Леонтий Бережной, — ответил Анатолий. — Фенечка, он жив!

И, сделав шаг вперед, успел подхватить Фенечку, у которой вдруг подогнулись ноги.

– Он жив! — настойчиво повторил Анатолий. — На него напали разбойники в лесу. Одного он подстрелил, но был тяжело ранен. Его сочли мертвым и бросили, присыпав лишь ветками и травой. Когда Бережной очнулся, рядом лежал труп разбойника. Леонтий Савич понимал, что, если пройдет слух, он-де жив, его отыщут и прикончат, а ему нужно было выздороветь и набраться сил. Он надел на мертвого разбойника свой мундир и пополз по лесным тропам, уповая только на Бога и его милосердие. Он погиб бы, но его подобрал мой отец, который в это время охотился в лесу. Бережной умолил его молчать, и отец увез его в Славино. Оттуда дали знать мне в Москву. Я знал, кто таков Бережной, знал, что он сыскных дел мастер, и выехал в Славино. Пока он лечился в нашем доме, мы подружились. Так что не ради одного завещания прибыл я в Перепечино. Бережной открыл мне тайну вашей любви и просил узнать, по-прежнему ли ты о нем помнишь.

– Да возможно ли его забыть? — вскричала Фенечка. — Неужто жив он, неужто возможно такое счастье?

– Он жив, — в который раз уже подтвердил Анатолий. — Он жив, и вы с ним будете счастливы. А я буду дружкою на вашей свадьбе.

– А Леонтий Савич, — засмеялась, сияя, Фенечка, — будет дружкою на твоей свадьбе!

– Да я пока не собираюсь жениться, — сказал Анатолий, и улыбка сошла с его губ, а глаза стали мрачны. — Невесты еще не нашел. Та, что мне по нраву, другому слово дала, а мне лишь голову морочит. А впрочем, не до моих страданий теперь, Фенечка! Ты должна уходить, время не ждет.

Со двора послышался какой-то шум. Анатолий глянул в окно… Семен подскакал к крыльцу на лошади. Следом подъехала простенькая двуколка, которой управлял человек в рясе и камилавке [5]. Его лицо было обрамлено окладистой черной бородой.

– Ну, вот и все, — сказал Анатолий помертвевшим голосом. — Семен привез попа, и теперь… Теперь жизнь моя кончена. Обвенчают Ганьку с Ульяшею — и… ну что ж, совет им да любовь!

– Что?! — воскликнула Фенечка, не веря ушам. — Как это — совет да любовь?! Да ты разве не знаешь, почему она…

Вдруг Фенечка осеклась и уставилась во двор. Навстречу Семену и попу из дому выскочил Ганька, а за ним… а за ним шел Петр!

– А, вернулся, предатель! — раздался рядом с Ганькой чей-то торжествующий голос, а потом на него навалилось тяжелое тело.

Ганька задыхался. Чудилось, будто его запихнули в бочку, где, кроме него, теснится сотня сельдей, готовых к засолке, но еще живых, потому что они бились и трепыхались. Спустя мгновение он понял, что рядом с ним не сотня селедок, а всего один человек, который вдруг испуганно взвизгнул:

– Кто это? Кто здесь?

По голосу Ганька узнал молодого перепечинского барина и понял, что его догадка насчет подвала оказалась правильной. Теперь главным было не дать Петру опомниться. Ловкий и проворный, Ганька вывернулся из-под него и добрался руками до горла:

– Бежать, господа, задумали? От меня не убежишь! Разведал я ваш тайный пролаз! Теперь, коли вы не хотели по-хорошему, придется вам руки вязать да на цепь сажать.

И, нашарив отверстие в стене, выбрался из «бочки» и закричал во весь голос:

– Эй, караульщики! Отворяйте, ну?

– А ты кто таков там шуметь? — послышался испуганный голос откуда-то сверху.

– Да атаман ваш, Ганька Искра!

– Быть не может! — послышалось в ответ.

– Откройте! — властно крикнул Ганька. — Не верите ушам, так глазам поверите!

Заскрежетал засов, крышка подвала сдвинулась, и Ганька предстал пред очи своих ватажников. Изумлению их не было предела, однако Ганьке было не до них.

Открытый люк пропускал довольно света, чтобы можно было разглядеть: Петр в подвале один.

Ганька хотел спросить, где другой узник, как вдруг вспомнил злорадный крик Петра: «Вернулся, предатель!» — и понял, что Анатолий бежал. Значит, это он проломил стену в конюшне. И где он теперь?

Ганька нахмурился. Защемило сердце. Непохоже, что молодой барин из Славина пустится в бега один, не попытавшись оказать подмоги другим узникам, тем паче девушке, которую уже пытался так самоотверженно спасти нынче утром.

Первым побуждением Ганьки было рвануться в дом, разыскивать Анатолия, приказав связать Петра, чтоб хоть этот не сбежал, однако хозяин Перепечина вцепился в его руку:

– Погоди, атаман! Погоди! Надо сказать что-то. Что-то важное надо сказать! Погоди.

Ганька замедлился. По голосу Петра было ясно, что это не шутки.

– Погоди, — сказал Ганька. — Погоди чуток. Эй, кто на карауле? Ты, Никишка?

– Ну, я, — отозвался парень.

– Слушай мой тебе приказ, — сказал Ганька. — Бери своего напарника и немедля идите в дом, сыщите, где хотите, девку, которую утром видел, ну, ту, из-за которой Ерофей погиб, и приведите ее ко мне. Не захочет идти — свяжите ее и притащите силком. И смотрите, убежит она — не сносить вам головы.

– Да как же? — испуганно начал было Никишка, однако атаман рявкнул:

– Чего стали, пошли!

Послышался топот убегающих караульщиков.

– А теперь слушаю тебя, барин… и берегись, коли попусту меня задержал!

– Не попусту, — усмехнулся Петр. — Сам сейчас в этом убедишься. Я послал Семена…

– Не ты, а я его послал, — усмехнулся в ответ Ганька. — В Щеглы, за попом. Венчаться я задумал. А что?

– С кем венчаться? Не с моей ли сестрой? — насторожился Петр.

– Больно надо, — хмыкнул Ганька. — Твоя сестра блаженная, грех ее неволить. Но ты не бойся, Семену я ее тоже не отдам. Я ему так и сказал.

– А напра-асно, — ехидно протянул Петр. — Напрасно, потому что я ему посулил Фенечку с богатым приданым отдать, если приведет он воинскую команду. И он тебя предаст, солдат приведет.

Ганька не показал виду, что его бросило в дрожь, однако Петру поверил мгновенно. Вспомнился мстительный взгляд Семена на прощание, после того как атаман приказал ему не трогать барышню… «Ах, дурак я, дурак! — пожалел об этом Ганька. — Неужели не знал, кто такой Семен? Лакейская душонка! Его только посулами да подачками и можно удержать!» Но уже ничего не вернуть. Это Ганька понимал. Теперь лишь стоял вопрос, как спастись.