Александр Дюма - Сальватор

— Да, сударь.

— Вы, значит, приходитесь кузеном мадемуазель де Вальженез?

— Это так.

— Единственной целью моего визита было узнать от вас, единственного, насколько я слышал, законного наследника, о ваших намерениях в отношении мадемуазель Сюзанны.

— Я с удовольствием вам отвечу, сударь. Но прежде я хотел бы знать, на каком основании вы задаете мне этот вопрос. Вы ведете дела моей кузины, вы ее адвокат или советник? Что вас интересует? Ее права или мои чувства?

— И то и другое.

— В таком случае, сударь, вы ее родственник и ведете ее дела?

— Ни то ни другое. Я был близким другом Лоредана и считаю, что этого вполне достаточно, чтобы справиться о судьбе его сестры, ставшей отныне сиротой.

— Очень хорошо, сударь… Вы были другом господина де Вальженеза. Тогда почему вы обращаетесь ко мне, его смертельному врагу?

— Потому что я не знаю других его родственников, кроме вас.

— Значит, вы взываете к моему милосердию?

— Да, к вашему милосердию, если угодно.

— В таком случае, сударь, почему вы говорите со мной в подобном тоне? Почему вы так возбуждены, взволнованы, нервны? Тот, кто исполняет лишь свой долг, как вы в данную минуту, не смущается, как вы сейчас. Добрые дела совершаются спокойно. Что же с вами такое, сударь?

— Мы здесь встретились не затем, чтобы обсуждать мой характер.

— Безусловно, однако мы обсуждаем интересы лица, которое отсутствует. И делать это надлежит спокойно. Итак, в двух словах: о чем вы изволите спрашивать?

— Я вас спрашиваю, — перешел Камилл на резкий тон, — что вы намерены предпринять по отношению к мадемуазель де Вальженез?

— Имею честь вам заметить, сударь, что это наше дело — мое и кузины.

— Иными словами, вы отказываетесь отвечать на мой вопрос?

— Да, отказываюсь, хотя бы просто потому, что не хочу этого говорить.

— Поскольку я говорю от имени брата мадемуазель Сюзанны, я считаю ваш отказ бессердечным.

— Чего же вы хотите, сударь! Мое сердце сделано не из того же материала, что ваше.

— Я, сударь, откровенно изложил бы свою мысль, и если бы меня спросил мой друг, я не оставил бы его в неизвестности относительно судьбы несчастной сироты.

— Почему же, сударь, вы оставили в неизвестности Коломбана относительно судьбы несчастной Кармелиты? — сурово заметил Сальватор.

Американец побледнел и вздрогнул; он попытался уколоть собеседника, а получил настоящую пощечину.

— Каждый встречный будет бросать мне в лицо имя Коломбана! — в бешенстве вскричал он. — Ладно! Вы заплатите за всех, — продолжал он, угрожающе посмотрев на Сальватора. — Вы мне ответите!

Сальватор усмехнулся, как, должно быть, усмехается дуб, глядя на волнующийся тростник.

— Даст Бог, я вам отвечу! — прошептал он с гадливым видом, намекая на вызывающее поведение Камилла.

Тот, не владея собой, замахнулся было на гостя, как вдруг Сальватор с невозмутимым видом (как мы это видели не один раз на протяжении нашего повествования) перехватил руку Камилла и сдавил ее с такой силой, что американец попятился.

— Как видите, вы теряете самообладание, сударь, — заметил Сальватор, возвращаясь на место.

В этот самый момент вошел лакей с письмом, которое только что спешно доставил посыльный.

Камилл бросил было письмо на стол, но по настоянию лакея, снова взял его в руки и, попросив позволения у Сальватора, прочел следующее:

«Конрад только что был у меня. Мы напрасно его оклеветали. Это благородный и великодушный человек. Он дает мне миллион, что снимает с Вас необходимость предпринимать по отношению к нему какие бы то ни было действия. Поскорее соберите вещи: мы отправимся сначала в Гавр; выезжаем завтра в три часа.

— Передайте, что я согласен, — приказал Камилл лакею; он разорвал письмо и бросил клочки в камин. — Господин Конрад, — прибавил он, подняв голову и шагнув к Сальватору, — прошу меня простить за резкие слова: они объясняются лишь дружескими чувствами, которые я питал к Лоредану. Мадемуазель де Вальженез сообщает мне о том, что вы обошлись с ней по-братски. Мне остается лишь выразить вам сожаление по поводу своего поведения.

— Прощайте, сударь, — сурово ответил Сальватор. — А чтобы мой визит не оказался бесполезным, я позволю себе дать вам совет: постарайтесь не разбивать женские сердца. Не у всех такое ангельское смирение, как у Кармелиты.

Поклонившись Камиллу, Сальватор удалился, оставив молодого американца в большом смущении.

XVII

ГОСПОДИН ТАРТЮФ

Архиепископы смертны; никому не придет в голову оспаривать это мнение. Во всяком случае, мы лишь передаем мысль, глубоко взволновавшую монсеньера Колетти в тот день, когда он узнал от г-на Рапта новость об опасной болезни архиепископа Парижского, г-на де Келена.

Как только г-н Рапт ушел, его преосвященство Колетти приказал запрягать лошадей и во весь опор помчался к доктору архиепископа. Врач подтвердил слова г-на Рапта, и монсеньер Колетти вернулся домой с ощущением невыразимого счастья.

В это самое время он мысленно и сформулировал мысль о том, что все архиепископы смертны. Скажи об этом г-н де Ла Палис, это вызвало бы всеобщий смех, однако в устах монсеньера Колетти мысль эта приобретала совсем невеселый оттенок смертного приговора.

Во время беспорядков, сопровождавших выборы, его преосвященство Колетти ходил сам и посылал в архиепископский дворец справиться о здоровье прелата по меньшей мере трижды в неделю.

Жар у монсеньера де Келена все поднимался, а с ним набирали силу и надежды монсеньера Колетти.

Так было и в тот день, когда, желая наградить г-на Рапта за его славную драгонаду на улицах Парижа, король сделал мужа Регины пэром Франции и бригадным генералом.

Монсеньер Колетти приказал отвезти себя к г-ну Рапту и, явившись под тем предлогом, что хотел поздравить графа, поинтересовался, получил ли тот новости из Рима относительно его назначения.

Папа еще не дал ответа.

Прошло несколько дней, и однажды утром, прибыв в Тюильри, его преосвященство Колетти, к своему величайшему удивлению и огорчению, увидал карету архиепископа, въезжавшего во двор одновременно с ним.

Он торопливо опустил стекло и, высунувшись в окно, долго всматривался в экипаж архиепископа, желая убедиться, что все это ему не мерещится.

Его высокопреосвященство де Келен тоже узнал карету монсеньера Колетти, и ему пришла в голову та же мысль. Он также высунулся в окно и заметил епископа в ту минуту, как тот его узнал.