Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы

— А если я не захочу сражаться?

— Тогда вернемся к первому варианту без лишних рассуждений: в ином случае к предательству добавится и трусость!

Грязно выругавшись, Леметр скрипнул зубами:

— Кого я предал? Вас? Ну, это значения не имеет…

— Быть может… но все же в этом случае не принято пользоваться гостеприимством жертвы. Но, главное, вы предали короля, погибшего по вашей вине!

— По моей вине или из-за своей глупости? К тому же… он не был моим королем. Мой король — тот, кто будет зваться Людовиком XVIII!

— Если успеет, — проворчал Батц. — А теперь, несчастный, доставайте свою шпагу, и пойдемте сражаться! Считаю до трех! Один… два…

До трех досчитать он не успел. Леметр, обнажив оружие, уже шел к месту боя, указанному бароном. Он заправил пистолет за пояс. Мгновение спустя оба были готовы к сражению.

— Ничего не видно! — пожаловался Леметр.

— Вы находите? А мне как раз все отлично видно. Наверное, у вас слабое зрение? Эй, защищайтесь!

Завязался ожесточенный бой, но вскоре стало ясно, что он был неравным. Неспроста в жилах Батца текла та же кровь, что и у д'Артаньяна. Пожалуй, его клинок был лучшим во Франции.

— О боже! — со смехом воскликнул он. — Вы держите шпагу, как повар шампур! Неудивительно, что мысль о дуэли вас не вдохновляла. Однако это ваш последний шанс… Ну же, живее!

Не стерпев насмешки, бывший парламентский адвокат из Нормандии распетушился, и Батцу пришлось отразить пару довольно умелых атак. Тогда, сочтя, что, пожалуй, довольно, Батц присел и, сделав молниеносный выпад, глубоко погрузил клинок в тело противника: тот пошатнулся и с глухим вскриком повалился на припорошенную снегом траву. Но не умер, а Батц не смог его добить. Спора нет, он ненавидел Леметра, но он перестал бы себя уважать, если бы нанес сейчас смертельный удар… или сбросил бы тело противника в реку. Тогда он привел коня Леметра, усадил своего врага в седло и, привязав раненого поводьями, хлопнул коня по крупу.

— Пусть бог решает, жить ему или умереть! — прошептал он. — Настала очередь второго!

Он вернулся к дому, где ничего не изменилось с момента выхода Леметра. Батц долго не решался войти, рассуждая, как лучше поступить, и понимая, что разговорить Монгальяра будет очень трудно. Он же видел, как только что тот сопротивлялся угрозам сообщника, и не представлял себе, что надо сделать с тяжелораненым, чтобы у того развязался язык. К тому же приходилось считаться и с пистолетом дамочки, да и, скорее всего, с аббатом Монте, который с таким аппетитом расправлялся с десертом. Непросто в одиночку вламываться в дом, где есть хоть какая-то, но защита.

И тут само Небо пришло ему на помощь: дверь отворилась, и из нее с трубкой в зубах вышел аббат Монте. Он постоял немного на пороге, глядя на небо и поглаживая свой животик. Несомненно, толстяку требовался моцион для переваривания пищи. Снег прекратился, потеплело. Аббат вышел в сад, толкнул калитку и направился прямо к тому месту, где только что сражались дуэлянты. Укрывшись за деревьями чуть поодаль, Батц с нетерпением ожидал, пока он подойдет поближе. Церковный сан аббата не мешал замыслам Батца: быстро перекрестившись для очистки совести, он подскочил к коротышке и, крепко зажав ему рот ладонью, потащил к зарослям. Там он повалил свою жертву на землю и, нажав ему коленом на живот, чтобы тот не дергался, заткнул аббату рот кляпом, сооруженным из скрученного платка.

— Вот так! — с удовлетворением произнес Батц. — А теперь поболтаем. Поверьте, аббат, я очень опечален тем, что вам пришлось претерпеть столь неуважительное обращение, но помыслы мои чисты и не в моих намерениях отправлять вас к господу ранее назначенного срока…

— Хо…хо…хо… — выдохнула жертва, выкатив белесые глаза.

— Вы совершенно правы, — заметил Батц. — С кляпом во рту разговаривать неудобно, и я готов вытащить его, если вы обещаете не кричать. Впрочем, мне кажется, что, увидев это, вы станете более сговорчивы, — добавил он, сунув тому под нос револьвер. — Сейчас я вытащу платок, хотя можете быть уверены: он чист и не был в употреблении.

— Хо…хо…хо… — повторил Монте, утвердительно кивая. И, как только он смог говорить, заявил: — Немедленно скажите, что вам от меня нужно! Я принадлежу к церкви, так с божьим человеком не обращаются…

— А как по-вашему: если божий человек участвует в похищении, то он действует по указанию господа?

— В каком таком похищении?

— Вам прекрасно известно, о чем идет речь, но я пока не об этом. Сейчас меня интересует, при каких обстоятельствах был ранен ваш драгоценный хозяин.

— Тут нет никакой тайны: мы ехали по Шварцвальдским горам, на нас напали бандиты и ограбили. Господина графа ранили, когда он пытался нас защитить…

— Напали и ограбили? Известно ли вам, господин аббат, что ложь.— это смертный грех?

— Я не лгу!

— Ну-ну! Напали — это еще туда-сюда, но насчет грабежа — чистая ложь. Потрудитесь объяснить, как получилось, что вы приехали в «Соваж» в экипаже, которым лично правили, со всем багажом и с полным кошельком? Придется вам придумать что-нибудь поинтереснее!

— Вы… вы не могли бы убрать ногу? Она сдавливает мне желудок…

— Обжорство — тоже грех, а я имел удовольствие наблюдать, как вы объедались! За это в исповедальне назначат вам три или даже четыре раза прочитать «Отче наш»!

Тут, не сдвинувшись ни на дюйм, он сменил шутливый тон на суровый:

— Хорошенько послушайте меня, аббат! Вам известно, кто я такой, потому что это меня вы с сообщниками провели в Чатсворте.— Нет! Нет, бог свидетель, меня там не было! Я… я… дожидался в порту…

— Совсем один, в Скегнессе?

— Нет, в Зеебрюгге.

— Ага, там вернее. А потом? Куда направились? Монте крепко сжал губы, чтобы не проговориться,

и это рассердило Батца:

— Придется рассказать, аббат. Как вам известно, я дворянин, но мне необходимо знать ответы на мои вопросы, и, клянусь честью, я не остановлюсь и перед пыткой, если вы мне не расскажете обо всем добровольно. И поживее! — добавил он, надавив на живот аббата посильнее, так что жертва застонала:

— Меня… меня сейчас стошнит!

— Что принесло бы облегчение, но я не люблю пачкаться… Посмотрим, как вы отреагируете на это, — размышлял барон и, убрав колено, вместо пистолета вытащил кинжал.

— Нет… Не надо, прошу вас! Ради бога!

— Не вмешивайте бога в эту темную историю. Куда вы поехали из Зеебрюгге?

— В замок около Малина, у господина графа там знакомые. Мы прожили у них несколько месяцев.

— Почему?

— Ребенок болел. Надо было его лечить. Я заботился о нем, пока господин граф ездил в Англию. Потом он вернулся, все наладилось, и мы поехали дальше…