Энн Чемберлен - София - венецианская заложница

Мне показалось забавным, что она видит мир в таком свете здесь, в покое монастыря.

— Все же скажите мне, — продолжила она, — что сказал дож? Не подыскал ли он мне другого, более подходящего мужа, чем корфианский крестьянин?

— Этот человек — не крестьянин.

Как же мне не нравилось все это сватовство! И я с трудом мог заставить свои слова звучать правдиво:

— Имя его семьи записано в Золотую Книгу («Так же как и мое, так же как и мое! — кричало мое сердце, но тон оставался тем же. — И я единственный наследник, и поэтому мне разрешено — нет, я даже обязан жениться».) Имя должно быть в Книге, в противном случае свадьба со знатными Баффо была бы невообразимой.

Донна Баффо взмахом руки оборвала мою речь. Так же легко она могла отбросить и Золотую Книгу своей белоснежной ручкой.

— Я слышала, у дожа есть племянник. Замечательный молодой человек, к тому же неженатый…

Теперь пришло мое время быть раздосадованным, так как я знал, что племянник — полный дурак, хотя вдвое старше ее, и вряд ли подойдет этому неземному существу, стоящему передо мной.

— Да, у дожа есть племянник. И у вас хватило дерзости упомянуть это в письме дожу, не так ли?

— Да, а почему бы и нет? Я — Баффо как-никак, и хотя мой отец и принизил наш статус, приняв должность правителя, я не собираюсь идти по его стопам. Я имею право так говорить, потому что подхожу любому мужчине на земле. И дожу, и другому высокопоставленному человеку, если я этого пожелаю. Я, даже не колеблясь, заговорю с самим Святым Марком, и если он не будет слушать меня, это будет его ошибкой, так как он упустит отличную возможность.

— Святой Марк едва ли тот человек, которому не хватает возможностей к повышению, — сказал я, содрогаясь от богохульства (все же мы были в монастырском саду), — к тому же молодой женщине не пристало устраивать свою собственную свадьбу. Даже вдовам редко предоставляется эта привилегия…

— Женщины, фи! Стая глупых гусынь. И мне приходится жить среди них; а вот вам нет. Я никогда бы не желала вести себя так, как они, все эти женщины слишком плаксивы и нелепы. Лучше ответьте мне, что же сказал дож? Должна ли я выйти замуж за его племянника или нет?

— Я думаю, нет, — ответил я.

— Нет? Кто же это будет тогда? Кто-то из семьи Барбариджо? Андре Барбариджо будет неплохой парой для меня, хотя он еще и молод.

Кровь прилила к моему сердцу от той фамильярности, с которой она упомянула имя этого молодого человека. Я был готов к действиям. Но каким действиям? Я только смог перебирать гравий под ногами, и это действие произвело шум, который еще больше подчеркнул мою неловкость.

Девушка проигнорировала меня и продолжила: «Возможно, Приули? Барбаро?» Она не упомянула Виньеро. Наша семья была столь же знатна, как и те, что она перечислила. Наши доходы, однако, уменьшились в последнее время. В эту минуту я категорически решил во что бы то ни стало улучшить материальное состояние нашей семьи.

— Хорошо, что же тогда дож передал мне? — потребовала она. — Так как он прислал вас в назначенный день в назначенное место, он, наверное, хотел что-то сказать мне.

К этому времени я совершенно разозлился и на себя, и на нее.

— Его светлость дож говорит, что вы должны сесть на корабль, направляющийся в Корфу, и делать все, что приказывает вам отец, или он сам выпорет вас, как выпорол бы свою собственную дочь.

— И это послание дочери Баффо? Вас следовало бы привязать к позорному столбу на площади, вы негодяй, если так разговариваете с почтенной синьориной.

— Простите меня, донна, но это были в точности его слова. Если вы хотите в этом удостовериться, пойдемте со мной во дворец и мы вместе предстанем перед дожем.

То, что я сказал, было не совсем правдой. Я никогда не видел его светлость воочию, я всего лишь был секретарем, чьи обязанности сводились к ответу на рутинные письма. Но я не мог позволить девушке воспользоваться этим фактом. Правитель Баффо был всего лишь одним из граждан, ответственных за выборы дожа. И даже секретарь знает, что правитель Баффо должен подчиняться его светлости дожу Венеции, даже если его дочь не подчиняется.

Дочь Баффо поверила моей маленькой лжи, которая была почти правдой с налетом злости.

— Очень хорошо. Благодарю вас, синьор…

— Виньеро, — повторил я свое имя. Если она не могла наградить меня уважительным титулом, как сделал я, зовя ее «донна», она могла хотя бы назвать фамилию, которая была не менее знатной, чем ее собственная.

— И если вы собираетесь сами писать Барбариджо, — ревность добавила резкости моему голосу, — вы можете выкинуть эту идею из головы. Вы должны также знать, что вы поплывете со мной на одном корабле. Это будет галера «Святая Люсия», и я там первый помощник капитана.

— Первый помощник капитана! — воскликнула она с презрением. — Теперь я знаю, что вы лжец. Вы слишком молоды, чтобы быть первым помощником рыболовной лодки, не то чтобы галеры.

Хотя на этот раз я говорил правду, ее презрение ранило меня так глубоко, как будто я был пойман на надменном хвастовстве.

— Мой дядя — капитан этой галеры, — настаивал я, — я выходил с ним в море с восьми лет, и он действительно наградил меня этой должностью. Между прочим, — сейчас я намеревался отыграться на ней, — я лично назначен следить за вашей безопасностью и безопасностью вашей сопровождающей.

Я кивнул головой в сторону монастыря.

— До свидания, донна Баффо. Мы увидимся на пристани во время прилива в день Святого Себастьяна.

Девушка глубоко вдохнула воздух и затем сделала сильный и злобный выдох. Она остановилась на тропинке, набрала пригоршню голышей и запустила ими в меня. Я вскарабкался на стену в один момент — это было легко для человека, привыкшего к лазанью по парусной оснастке корабля, — и уселся наверху, в недосягаемости от нее.

Я приподнял шляпу и снова повторил слова «до дня Святого Себастьяна». Затем я перепрыгнул через стену, преследуемый ее проклятиями до конца переулка и канала.

II

— Своенравная и упрямая девчонка, — сказал мой дядя Джакопо, недоверчиво качая головой, как только я закончил свой рассказ о моих приключениях этим полднем.

Его голос испугал меня на мгновение, так как он исходил из-под маски, которую дядя примерял перед зеркалом в своей комнате. Выдающиеся брови этой маски, делающие глаза пустыми впадинами, и абсурдный нос, который придавал мрачный присвист его словам, заставили меня на мгновение подумать, что мой дядя разговаривает со мной из могилы.

Дядя Джакопо снял маску, которая была в комплекте с большой конической белой шляпой. Сейчас он предстал передо мной как человек, которого я всегда знал и любил, который вырастил меня, когда мои родители и его жена погибли во время эпидемии. Его темные глаза излучали жизнь. На свои волнистые волосы он возложил капитанскую белую фуражку.