Барбара Картленд - Ола и морской волк

— Вы говорите, что бежите от своей мачехи?

— Да… я больше не могу… оставаться с нею! Это… невозможно!

— Почему?

— Она ненавидит меня! Она сделала мою жизнь несчастной! Она — моя опекунша, но она не отдаст мне ничего из тех денег, которые папа оставил мне. Они предназначены мне, но я не могу… пользоваться ими, пока мне не исполнится… двадцать один год, либо пока я… не выйду замуж.

— С этим у вас не будет затруднений, — цинично заметил маркиз.

— Вы не понимаете! — возразила Ола Милфорд. — Моя мачеха стала женой папы три года тому назад, когда он был так убит горем после кончины мамы, и она мне… завидует.

Она с трудом вымолвила последнее слово, будто испытывала неловкость, открывая истину. Затем продолжила:

— Она все время говорит, что желала бы избавиться от меня… Но сама не дает мне никуда пойти… а если в дом приходит какой-нибудь джентльмен, она не позволяет мне говорить с ним… По-моему, она просто хочет сама снова выйти замуж.

— Но должны же быть у вас другие родственники, с которыми вы могли бы жить? — предположил маркиз.

— Да, — ответила Ола, — я даже говорила ей об этом, но мачеха отказалась обсуждать мой переезд, поскольку боится, что я заберу с собой мои деньги.

Она вновь глубоко вздохнула.

— Мои деньги — причина всех бед и с моей мачехой, и с моим… кузеном… он сейчас наверху.

Она взглянула вверх, и маркиз заметил легкую дрожь, пробежавшую по ее телу.

— С вашим кузеном? — спросил он. — А он здесь при чем?

— Я была в отчаянии… в абсолютном отчаянии от того, как моя мачеха… обращалась со мной. Вы не можете представить себе, что это такое — жить в атмосфере постоянной ненависти и придирок.

— Можно представить, — ответил маркиз. — Продолжайте!

— Я решила, что у меня только один выход: вернуться в монастырь близ Парижа, где я училась, и стать монахиней или же — как часто твердит моя мачеха — стать кокоткой!

Маркиз испуганно вздрогнул.

— Кем-кем? — спросил он. — Вы знаете, что это означает?

— Я не знаю… точно, что она имела в виду, — призналась Ола, — но она говорила это тысячу раз: «С такими волосами, как у тебя, тебе надо быть кокоткой, и это все, на что ты пригодна!»

Как бы желая продемонстрировать свои слова, она отбросила назад капюшон плаща, которого не снимала с тех пор, как вошла в гостиницу.

Пламя огня, казалось, внезапно переметнулось из камина на кресло напротив маркиза.

Он видел немало рыжеволосых женщин, но ни у одной из них волосы не блестели столь живым, ярким цветом и не были столь прекрасными, как у этой девушки, Поскольку волосы долго были под меховым капюшоном, они вначале выглядели гладко приглаженными к ее маленькой головке.

Но когда она расстегнула накидку, сбросила ее на спинку кресла и пробежалась пальцами по волосам, они будто ожили.

Пышные локоны переливались от света огня, и их ясный насыщенный цвет оттенял ее кожу, отчего она казалась почти ослепительно белой, «Неудивительно, — подумал он, — что любая женщина, особенно мачеха, хотела бы избавиться от такой возможной соперницы, которая не просто необычайно красивая, но захватывающе эффектная!»

Маркиз почувствовал, что Ола ждет его совета, и сухо сказал:

— Я бы не рекомендовал вам становиться ни той ни другой, Вам надо подумать о чем-либо ином.

— Я все думаю и думаю об этом, — ответила Ола, — но что я могу предпринять, если мачеха не даст мне денег и не позволит мне жить без нее?

— Да, это будет трудно.

— У меня сплошные трудности! — резко возразила она. — Уверяю вас, что я не намерена заняться глупостями; просто я поживу с монахинями, чтобы обсудить мое будущее с матерью-настоятельницей, которая всегда была очень добра ко мне.

Помолчав, она добавила:

— Может быть, мне следует постричься в монахини. По крайней мере это избавит меня от преследований и гонений, которым я подвергалась в последние годы.

— Я удивляюсь вашему малодушию.

Ола выпрямилась в кресле, точно маркиз уколол ее не только своими словами, но и, как ей показалось, презрительным высокомерием, которое она услышала в его голосе.

— Вам хорошо говорить, — ответила она. — Вы не имеете представления, что чувствуешь, когда тебя шлепают и щиплют, а порой и бьют, когда у мачехи в руках оказывается хлыст.

Она глубоко вдохнула, прежде чем продолжить:

— Слугам не разрешалось принимать от меня заказы или приносить мне еду, когда она наказывала меня голодом. Когда же в доме были гости, меня отсылали в мою спальню, а если приходили мамины прежние друзья, то меня запирали, чтобы я не могла пожаловаться им.

Ола печально вздохнула.

— Я пыталась сопротивляться ей, я два года пыталась отстаивать свои права, и теперь единственный способ сохранить свой рассудок — это бежать от нее.

— Итак, вы решили уехать во Францию, — сказал маркиз. — А как тут вмешался ваш сопровождающий?

Он увидел, как сжались губы Ольг, и совершенно другим голосом она ответила:

— Он повел себя самым презренным и подлым образом!

Я не могла поверить, что мужчина может проявить столько неблагородства и предательства!

— Что же он сделал?

— Он — мой кузен, но я всегда думала, что, несмотря на свой возраст, он доброжелательно относится ко мне. Когда он приехал погостить к мачехе, которой, как я думала, он нравится, я оставила в его спальне записку с просьбой встретиться со мной наедине, и он согласился, Она взглянула на маркиза и, убедившись, что он слушает, продолжала:

— Он дал знать об этом кивком головы, когда спускался к ужину. Когда меня пораньше отослали в спальню, чтобы мачеха могла побеседовать с ним, мне удалось перебраться с моего балкона к нему в соседнюю комнату. Это было опасно, но я справилась.

— Он удивился?

— Он знал, что я приду, но ему не было известно, что меня запирали на ночь в моей комнате.

Маркиз был явно удивлен, и Ола с едким сарказмом сказала:

— Это делалось для того, чтобы я не могла узнать намерений мачехи, когда у нее гостили друзья. Напрасно она так беспокоилась и хлопотала. Меня вовсе не интересовали ее дела. Я лишь… ненавидела ее!

— Судя по цвету ваших волос, вы чрезмерно эмоциональны! — заметил маркиз.

— Еще одно слово о моих волосах от вас или от кого-либо еще, — отрезала Ола, — и я либо состригу их, либо перекрашу!

Она была похожа на маленького тигренка, рычащего на него, и маркиз невольно рассмеялся.

— Извиняюсь, мисс Милфорд. Продолжайте ваш рассказ.

— Я поведала Жилю… так зовут моего кузена… о моем .затруднительном положении… и, к моей радости, он сказал, что возьмет меня в Париж и доставит в монастырь, куда я хотела попасть.