Филиппа Грегори - Колдунья

Подобрав кости, Мора положила их обратно в потрепанный мешочек и спрятала его под соломенный тюфяк. Потом накрыла плечи кишащей паразитами шерстяной шалью, сбросила грубые башмаки на деревянной подошве, улеглась и быстро уснула, улыбаясь во сне.

Сестра Анна проснулась рано, по привычке ожидая стука монахини, призывающей к утренней молитве. Она открыла глаза, готовясь произнести «Deo gratias!»[1] на знакомый призыв «Benedicite!»,[2] но было тихо. Увидев темные стропила и неровную соломенную крышу вместо ровно оштукатуренного, девственно-белого потолка своей кельи, она удивленно заморгала. Глаза ее потемнели; вдруг вспомнив все и поняв, чего лишилась, она бросилась лицом в кучу тряпья, заменявшего ей подушку, и горько разрыдалась.

Затем стала горячо молиться; слова прерывались всхлипываниями, она повторяла их снова и снова, почти не надеясь, что будет услышана. Теперь вокруг нее не звучали утешающие молитвы, не благоухал дым ладана. Не пели чистые, высокие голоса, возносящие хвалу Господу и Его Матери. Она покинула своих сестер и матушку аббатису, отдала на растерзание жестоким и злобным мародерам, оставила в руках человека с дьявольским смехом. Она бросила их гореть в собственных постелях, бежала, как легконогий молодой олень, без оглядки, не останавливаясь на пути к своему прежнему дому, словно последние четыре года и не была одной из чад аббатства и любимицей матушки Хильдебранды.

— Проснулась? — раздался вдруг резкий голос Моры.

— Да, — ответила девушка, отныне потерявшая свое прошлое имя.

— Тогда принеси воды и разожги огонь. Сегодня утром так холодно, что скулы сводит.

Девушка с готовностью поднялась и накинула на плечи плащ. Шея невыносимо чесалась, и она поскребла ее ногтями. Мягкая белая кожа на шее и за ушами была усеяна красными следами блошиных укусов. Она еще раз сердито потерла их и опустилась на колени перед очагом. В небольшом круге от огня, обложенном камнями, осталась лишь серая зола, под которой тлели розовые угольки. Девушка подложила немного лучины и села на корточки раздуть пламя. Одна из лучинок задымилась, и она дунула еще раз, посильнее. Лучинка порозовела, вдруг на кончике появился маленький язычок огня и побежал, пожирая сухое дерево; на его пути встретилась лежащая поперек веточка, и он погас, остался лишь тускло тлеющий кончик. Но затем огонь снова вспыхнул, и веточка запылала желтым пламенем, издавая легкое шипение. Девушка отодвинулась и потерла лицо испачканной в саже ладонью. Пальцы пахли дымом, и она отдернула руку, словно ощутила запах крови.

— Иди за водой! — закричала из своей постели Мора.

Сунув озябшие ноги в промокшие башмаки, девушка вышла на воздух.

Хижина одиноко стояла в нескольких милях к западу от деревушки под названием Боуэс, рядом тускло серебрилась река Грета. На этом участке она пробивала себе путь через огромные плиты известняка, ее воды тихо и бесшумно плыли куда-то вдаль. Уровень воды в реке часто менялся, зимой ее было много, и глубины таили массу опасностей, а в засуху русло местами пересыхало. Хижина находилась возле глубокой заводи, в которой всегда стояла вода, даже в самое засушливое время. Когда сестра Анна была маленькой и все звали ее Элис, а Мору уважительно — вдовой Морой, сюда частенько прибегали деревенские ребятишки, чтобы поплескаться и поплавать. Элис играла с Томом и еще с несколькими детьми. А потом Мора потеряла свою землю, ее отнял один фермер, который заявил, что земля принадлежит ему. Мора, женщина безмужняя, резкая и независимая, боролась с ним перед приходским судом и перед церковным. Проиграв тяжбу (все знали, что так и будет, поскольку фермер был благочестив и богат), она прокляла его в присутствии жителей Боуэса. В тот же вечер он заболел и вскоре умер. И все поняли, что это Мора убила его взглядом своих змеиных глаз.

Если бы в деревне не питали лютой ненависти к покойному, для Моры все могло бы кончиться плохо. Но вдова усопшего была женщиной доброй, она сама была рада избавиться от мужа и не стала жаловаться. Вместо этого она позвала Мору к себе в дом, попросила сделать припарку для больной спины и щедро заплатила и потом повторяла процедуру, чтобы Мора не таила на нее зла. Смерть старого фермера объяснили просто: мол, в его роду у всех было слабое сердце. А Мора не стала трубить по всей округе, что это ее рук дело.

Землю свою она так и не вернула. Но после того случая деревенские детишки больше не играли и не плавали в заводи возле ее дома. А посетители — кое-кто все-таки осмеливался приходить к ней по заброшенной дороге — пробирались под покровом ночи, поплотней закутавшись в плащи. И уносили с собой кто пучок травы, кто клочок бумаги с каракулями, который надо было носить на теле, а порой покидали ее, окрыленные несбыточными мечтами и маловероятными обещаниями. То есть в деревне помнили о том, что в хижине на берегу реки живет хитрая и коварная женщина. Коварная и мудрая, знахарка и колдунья, незаменимый друг и помощник, опасный враг. Мора, не имея земли на свое содержание, не имея мужа, который защитил бы ее, поддерживала эти суеверия и приобрела влияние, стала брать за лекарства деньги, а если случалась смерть, она обвиняла в ней других местных лекарей и чародеев.

Никого не заботило, что лишенная земли Мора жила как нищенка или что зимой она и маленькая девочка на ее попечении могут умереть с голоду или замерзнуть от холода. 1535 год со дня рождества Господа нашего выдался трудным, и в графстве Дарем, на самом севере Англии, жилось тяжело. Долгая ожесточенная борьба Моры за существование озлобила ее и омрачила детство Элис. Явных врагов у них не было, но и друзей не было тоже.

Только Том продолжал открыто приходить к ним по дороге, ведущей в Боуэс, и все понимали, что он навещает хижину ради маленькой девочки-подкидыша, ради Элис, и как только его родители дадут согласие, они сразу обвенчаются.

Целое долгое лето они все свободное время проводили на берегу реки, которая так тихо и таинственно бежала по глубоким расщелинам. Только одно долгое лето они виделись каждое утро перед тем, как Том отправлялся работать на поля своего отца, а Мора звала Элис с собой в пустошь искать нужную траву или ковырять в огороде каменистую землю.

Дети были ласковы и внимательны друг к другу. Встречаясь и расставаясь, они нежно целовали друг друга в губы. Гуляя, держались за руки, а иногда он обнимал ее одной рукой за талию, а она клала свою золотистую головку ему на плечо. Он никогда не повышал на нее голос и не грубил ей, никогда не запускал руки под коричневый платок или под серую юбку. Больше всего он любил сидеть рядом с ней на берегу реки и слушать, как она болтает обо всем на свете, смешивая правду с вымыслом.