Виктория Холт - Валет червей

— Ах, Лизетта! И долго ты будешь отсутствовать?

— Ну, они живут довольно далеко отсюда… где-то там, на юге. Так что какой-нибудь неделей нам не обойтись. Я думаю, это займет месяц-другой.

— А кто же будет заниматься домом?

— Кто-нибудь займет место тети Берты.

— Люди всегда говорили, что она незаменима. Ах, Лизетта, как мне не хочется, чтобы ты уезжала.

— Мне тоже не хочется, — несколько секунд она угрюмо смотрела в сторону, — там будет такая скука.

— А тетя Берта не может поехать одна?

— Она настаивает на том, что я должна ехать с ней. Видишь ли, они знают о моем существовании и хотят видеть обеих своих родственниц.

— Ах, дорогая, все это мне так не нравится. Здесь все так изменилось. Сначала Софи… а теперь ты.

Я обняла ее и прижала к себе. Я редко видела ее настолько растроганной. Мне показалось, что она вот-вот расплачется, а в таком настроении я ее никогда не видела.

Но она не расплакалась. Высвободившись, Лизетта сказала:

— Я вернусь.

— Я надеюсь. И возвращайся поскорей.

— Я вернусь как можно быстрей. Я сама этого хочу. Ведь это, — она сделала широкий жест рукой, — мой дом. Я всегда считала его своим домом… несмотря на то, что не была одной из вас, а являлась всего лишь племянницей домоправительницы.

— Не глупи, Лизетта. Ты всегда будешь одной из нас, во всяком случае, для меня.

— Я вернусь, Лотти. Я вернусь.

— Я знаю. Только поскорей.

— Как можно скорей, — сказала она.

И еще до конца месяца Лизетта с тетей Бертой уехали.

Я наблюдала за их отъездом с одной из башен и думала, смотрит ли на них и Софи.

Я ощущала одиночество.

Жизнь полностью изменилась. Я потеряла и Софи, и Лизетту и только сейчас по-настоящему поняла, какую роль они играли в моей жизни.

Мне ужасно не хватало их. Понятно, почему мне недоставало общества Лизетты — она всегда была такой живой, веселой и легкомысленной; но мне не хватало и тихого, почти незаметного присутствия Софи. Мне было бы легче, если бы я могла приходить в ее комнату, пытаться развлечь ее, поговорить с ней. Но она этого не желала и хотя не выразила своей запрет прямо, дала понять, что предпочла бы, чтобы ее оставили в покое, а в тех редких случаях, когда я все-таки поднималась в ее башню, Софи всегда требовала присутствия Жанны, так что откровенных разговоров у нас не получалось. Мои визиты становились все реже и реже, и я решила, что Софи именно этого и добивалась.

Шарль часто приезжал к нам, и все были изумлены его преданностью, поскольку имение Турвилей находилось на приличном расстоянии от Обинье, и ему приходилось преодолевать долгий и утомительный путь. Но он продолжал приезжать. Во время двух своих последних визитов он не виделся с Софи. Она не хотела его видеть точно так же, как меня, и Жанна сообщила моей матери, что посещения Шарля «настолько расстраивают Софи, что после них она страдает по несколько дней.

Моя мать объяснила это Шарлю, и он внимательно выслушал ее.

— Я думаю, — сказала она, — что встречи с вами, Лотти да и с Арманом напоминают ей о том ужасном вечере. Она может измениться…

Произносила эти слова мать печально, потому что сама уже приходила к выводу, что Софи никогда не изменится.

— Нужно дать ей некоторое время побыть одной, — с надеждой добавила она.

— Я буду продолжать приезжать, — сказал Шарль. Когда он произносил эти слова, я встретилась с ним взглядом и поняла, что приезжает он для того, чтобы видеть не Софи, а меня.

Мне хотелось бы перестать думать о нем, но это оказалось невозможным. Я видела его в своих мечтах, Хотя мужчина моей мечты был наполовину Диконом, наполовину Шарлем. Я не была уверена, о ком именно мечтаю, и мои чувства к Шарлю были похожи на те, что я испытывала к Дикону.

Хотелось бы мне, чтобы рядом со мной оказалась Лизетта. Тогда я могла бы поговорить с ней, а она со своей многоопытностью сумела бы дать мне совет.

Теперь я уже могла разобраться в своих чувствах к Дикону. Это была невинная детская любовь, „телячья“, как ее называют. Мой идол казался мне безупречным, я любила его от всего сердца. И все потому, что была в семье единственным ребенком с детскими идеалистическими мечтаниями. Сейчас я понимала: Дикону нужен был Эверсли и моя мать отдала ему поместье, чтобы показать мне, что, получив его, он больше не нуждается во мне. Это изменило мои чувства к нему. Я знала, что он авантюрист с амбициями и неограниченным аппетитом. Но теперь я поняла и то, что в любом случае мне предстояло разочароваться в нем, что мне следовало получше узнать жизнь и что в любом случае между нами разыгрывались бы жаркие битвы. Тем не менее, я была уверена, что нас все еще связывают какие-то узы и что во мне навсегда останется влечение к нему.

Когда-то я считала, что пресловутым „единственным“ является Дикон; сейчас его место занял Шарль.»

Я не питала никаких иллюзий относительно Шарля. Он был весьма многоопытным, может быть, даже аморальным; у него был собственный кодекс поведения, от которого он не желал отклоняться. Он никогда не мог бы быть верным одной женщине; он был воспитан в том же духе, что и его предки французские предки, если уж на то пошло. Он называл это реалистическим взглядом на жизнь. А это значило, что мужчины по своей сути полигамны и хотя могут любить одну женщину более всех остальных, это не мешает им посматривать по сторонам и удовлетворять свои сексуальные нужды вне брака.

Теперь я стала умней. Вскоре мне исполнялось семнадцать, и понемногу я начинала разбираться в мире, в котором жила. Этот мир отличался от того, в котором жили моя мать, Жан-Луи, моя бабушка и Сабрина. У них был иной набор моральных принципов. Они называли их идеалами. Но это была Франция мужская страна, что признавало большинство женщин. Думаю, я никогда не согласилась бы признать это. Было очень неприятно сознавать, что, хотя Шарль де Турвиль приезжал в Обинье якобы для встречи с Софи, на самом деле он приезжал повидаться со мной.

Шли недели. Лизетта уехала от нас в августе. Теперь уже стоял октябрь… прекрасный многоцветный месяц, когда буки одеваются в оранжевый наряд, а дубы бронзовеют. Но какая это скоротечная красота! Вскоре ветер сорвет с деревьев красивые листья, и настанет зима. Раньше я любила зиму. Мы гуляли и играли на снегу, а потом возвращались и садились у огня, беседуя… Лизетта, я и Софи. Мы обсуждали людей, жизнь, да все, что угодно… причем Софи лишь изредка вставляла словечко, зато Лизетта говорила за двоих.

Теперь все было иначе. Мне предстояло проводить в одиночестве долгие холодные дни. Но, возможно, вскоре вернется Лизетта. Это был радостный день, когда пришло известие от тети Берты, что она вернется в замок в начале ноября.