Вирджиния Эндрюс - Рассвет

– Нет, это не так, мама. Тебе становится хуже.

– Все будет в порядке.

– Будет, если ты обратишься к врачу.

– Дон права, Салли Джин. Мы больше не можем пускать на самотек. Мы укутаем тебя, как следует, и отвезем в больницу, чтобы тебя осмотрели и дали какие-нибудь эффективные лекарства, – сказал папа.

– Не-е-ет! – закричала мама. Я попыталась устроить ее поудобнее, пока папа собирал ее самые теплые вещи. Потом я помогла ему одеть ее. Когда я увидела маму без одежды, я была потрясена, какой худой она стала. Ее ребра проступали сквозь кожу, и косточки, казалось, сейчас выйдут наружу. Все тело было покрыто пятнами. Я едва сдерживала себя, чтобы не заплакать, и торопилась скорее все сделать. Когда наступила пора выводить ее на улицу, мы обнаружили, что она не может идти самостоятельно. Ее ноги слишком болели.

– Я понесу ее, – проговорил папа, едва сдерживая слезы. Я быстро одевала Ферн. Мама не хотела этого, но мы должны были отправиться все вместе… Ни Джимми, ни я не хотели оставаться в доме в одиночестве и ждать.

Я вошла в больницу первой и рассказала медицинской сестре о маме. Сестра позвала санитара, и мы быстро вкатили маму внутрь в кресле-каталке. Нам помог охранник больницы. Он странно посмотрел на папу, будто пытаясь вспомнить кого-то, кого знал много лет назад. Но папа не замечал ничего, кроме мамы.

Пока мы ждали, Джимми подошел к киоску и купил для Ферн леденец на палочке. Это заняло ее на время, правда, лицо ее испачкалось. Она по-детски лепетала, заглядывалась на других людей, ожидающих в лобби, чем вызывала улыбку некоторых из них. Большинство посетителей, озабоченные болезнью близких, отрешенно смотрели перед собой.

Наконец, спустя час с лишним, нас вызвал доктор. У него были рыжие волосы и веснушки, выглядел он молодым, и я подумала, что такой не может приносить никому плохие вести. Но я ошиблась.

– Как долго ваша жена так кашляет и испытывает озноб, мистер Лонгчэмп? – спросил он папу.

– Да какое-то время, он то появляется, то исчезает. Ей казалось, что ей становится лучше, поэтому мы не слишком задумывались об этом.

– У нее туберкулез легких и в тяжелой форме. Ее легкие настолько закупорены, что удивительно, как она может дышать, – доктор не скрывал своего раздражения.

«Но это не папина вина. Мама была такой упрямой!» – хотелось закричать мне. Папа выглядел совершенно подавленным. Он наклонил голову и кивал. Я взглянула на Джимми. Тот будто окаменел, сжав кулаки, глаза его горели гневом и печалью.

– Я направил ее в отделение интенсивной терапии, – продолжал доктор, – и дал ей кислород. Она очень потеряла в весе, – добавил он и снова покачал головой.

– Мы можем увидеть ее? – спросила я, слезы катились по моему лицу.

– Только пять минут, – кивнул доктор. – Я имею в виду именно пять минут.

«Как такой молодой человек мог быть таким твердым?» – размышляла я. Но я почувствовала, что он хороший доктор.

Настала тишина, одна только малютка Ферн лепетала и забавлялась своим леденцом. Мы пошли к лифту. Ферн с интересом наблюдала, как Джимми нажал на вторую кнопку и мы поднялись наверх. Ее глаза бегали из стороны в сторону. Я прижала ее к себе и поцеловала в мягкую розовую щечку.

Мы прошли в отделение интенсивной терапии. Когда мы открыли дверь, старшая сестра вышла из-за своего стола, чтобы встретить нас.

– Сюда нельзя приводить ребенка, – объявила она.

– Я подожду снаружи, папа, – сказала я, – а ты и Джимми идите первыми.

– Я выйду через минуту или две, – пообещал Джимми. Я понимала, как он хочет повидать маму.

В приемной отделения интенсивной терапии были маленькая кушетка и стул. Я посадила Ферн на кушетку и позволила ей ползать по ней. Через две минуты появился Джимми. Глаза его были красными.

– Иди. Она хочет видеть тебя.

Я вручила ему Ферн и поспешила в палату. Мама лежала на последней кровати справа. Она была в кислородной палатке. Папа стоял у кровати и держал ее за руку. Когда я вошла и стала рядом с ней, мама улыбнулась и тоже протянула мне руку.

– Все будет в порядке, дорогая, – уверяла она. – Но ты должна сегодня вечером спеть чудесно.

– О, мама, как я могу петь, когда ты лежишь здесь, в больнице?

– Как можно лучше. Ты знаешь, как мы с папой гордимся тобой, и мне станет гораздо лучше, если я буду знать, что моя маленькая девочка поет перед всей этой шикарной публикой. Обещай мне, что ты сделаешь это, Дон, мне будет плохо, если ты откажешься. Обещай.

– Я обещаю, мама.

– Хорошо, – она придвинулась ближе ко мне. – Дон, – ее голос был едва слышен. Я приткнулась к палатке так близко, как только было возможно. – Ты не должна никогда думать о нас плохо. Мы любим тебя. Всегда помни об этом.

– Почему я должна плохо думать о вас, мама?

Она закрыла глаза.

– Мама?

– Боюсь, ваши пять минут прошли, а доктор весьма строг, – предупредила сестра.

Я взглянула на маму. Она закрыла глаза, лицо ее пылало еще сильнее.

– Мама! – вскрикнула я на одном выдохе. Папа уже не сдерживал слез, он смотрел на меня так тяжело, что мне стало страшно за него.

Мы послушались сестру и вышли.

– Почему мама сказала это, папа? Что она имела в виду: «Ты никогда не должна думать о нас плохо?»

– Это из-за ее лихорадки, я полагаю, – сказал он. – Она немного не в себе. Поехали домой.

Когда мы приехали домой, у нас не было времени переживать за маму, хотя все наши мысли были о ней. Мы были слишком заняты подготовкой к концерту и попытками найти приходящую няньку для Ферн.

Как я не старалась, но мне была невыносима мысль, что мой дебют состоится в отсутствие мамы. Но я обещала маме, что спою как можно лучше, и я не собиралась огорчать ее.

У меня не было времени принять душ или вымыть голову. Я только расчесала волосы и добавила в прическу голубую ленточку, чтобы лучше подчеркнуть их цвет.

По крайней мере, я не должна была беспокоиться о том, что мне надеть. Всем хористам и оркестрантам положено было быть в форме. Школьная форма состояла из черно-белого свитера и черной юбки. Я надела все это и расправила юбку. Затем отступила назад и взглянула на себя, вообразив, что стою перед всей этой роскошной публикой. Я знала, что у меня уже фигура молодой девушки и что я выгляжу в школьной форме более рельефно, чем большинство девочек моего возраста. В первый раз я подумала, что моя гладкая кожа, белокурые волосы и голубые глаза могут быть привлекательными. Не ужасно ли это, вскружить голову самой себе? Не принесет ли мне это неудачу? Я опасалась этого, но ничего не могла с этим поделать. Девушка в зеркале улыбалась с удовлетворением.

Вошел папа и сказал мне, что миссис Джексон, пожилая женщина, которая жила через холл от нас, выразила желание приглядеть за Ферн сегодня вечером. Он также сказал, что оставил в больнице телефон миссис Джексон на случай, если будет необходимость связаться с нами. Потом папа отступил на шаг и окинул меня восхищенным взглядом.