Лариса Шкатула - Последняя аристократка

— Ну, и как вы меня находите? — шутливо спросил он, почувствовав её взгляд.

— Интересный мужчина, как сказала бы наша Аврора.

— Значит, неведомой Авроре я бы понравился, а вам нет?

— Я этого не говорила, — улыбнулась Наташа, с трудом отводя взгляд от его темно-серых глаз.

Что это с нею? Почему вдруг её так потянуло к нему? Что в нем особенного? Мужчина как мужчина.

Она поспешно отвернулась к плите, — этого ещё не хватало!

Можно было бы накрыть стол в гостиной, поставить в центре стола старинный подсвечник, который она купила совсем недорого в антикварном магазинчике — он напоминал ей вещи, которые окружали её в детстве.

Можно, но тогда проголодавшийся мужчина будет ждать, пока она все из кухни перенесет, потому Наташа споро, как она умела это делать всегда, налила в тарелки суп. Хотела сама порезать хлеб, но Борис отобрал у неё нож.

— Должен же я хоть чем-то вам помочь, — он быстро отрезал несколько ломтиков и, что-то вспомнив, произнес: — Минуточку!

Вышел в коридор и вернулся с бутылкой вина.

— Где вы её взяли? — изумилась Наташа. — Я точно помню, в руках у вас ничего не было.

— Зачем в руках, какой — в руках, — опять стал дурачиться он. — У меня английское пальто с таким большим внутренним карманом, в котором помещается этот предмет.

— Значит, вы были уверены, что я стану с вами пить вино?

Он посмотрел ей в глаза, словно, как в детстве, собирался играть в гляделки, кто кого пересмотрит, и в глазах его плясали чертики, но быстро отвел взгляд, как если бы смотреть ему стало невмоготу.

— Не думайте обо мне плохо, дорогая. Просто хороший экспромт — тот, что готовится заранее. А вдруг вы согласились бы пойти со мной поужинать в ресторан. И вдруг в ресторане не оказалось бы хорошего вина. Мне очень хотелось вам понравиться.

— Сейчас я принесу бокалы, — сказала Наташа.

Она взяла свечку, которая стояла в стакане на такой вот случай, и пошла в гостиную. А когда открывала сервант, с удивлением почувствовала, что у неё дрожат руки. Она прислонилась лбом к холодной дверце шкафа. То, что с нею происходило, напоминало внезапное сумасшествие.

— Наташа, у вас все в порядке? — крикнул он из кухни.

— Да, да, уже иду, — отозвалась она странно хриплым голосом.

Как бы то ни было, происходящее не лишило аппетита ни его, ни её. Они съели суп, потом котлеты с картошкой и пили вино, закусывая его мочеными яблоками. Пили смакуя, не торопясь, словно оттягивая тот момент, когда вино закончится и Борису нужно будет уходить.

— По-хорошему, гостя надо принимать в гостиной, — сказала Наташа, — но у нас это самая холодная комната, и потому мы невольно всегда тянемся в кухню.

— Вообще-то, холодом меня не испугаешь, — смеясь сказал Борис. — Да и какой я гость… Можно сказать, напросился… Знаете, какой была первая комната, которую я получил? На двоих с товарищем. По утрам вода в кувшине покрывалась коркой льда. Хорошо, хоть полы были деревянные. Мы с ним спали, завернувшись в тулупы, прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Вместо подушек клали под голову книги. Человечество не знает, что в нашем лице оно получило новый вид: хомо незамерзаемус…

— Тогда давайте пойдем в гостиную и зажжем канделябр. Я почти два года назад его купила. Оля вставила в него свечи, а зажечь не зажигаем, все не было подходящего случая. Будем считать, что сейчас именно тот самый случай.

Они зажгли канделябр и сели на диван. Наташа завернулась в теплую шаль, которую Аврора привезла ей из деревни. И увидела, как Борис машинально протянул руку к карману пиджака, но тут же отдернул.

— Да вы курите, не стесняйтесь, — сказала она, — пусть здесь лучше запахнет табаком, чем плесенью.

Она нашла в шкафу раковину, которую когда-то товарищи её мужа Саши использовали как пепельницу.

Так они сидели и смотрели на пламя свечей, пока Борис не спросил ее:

— О чем вы думаете, Наташа?

— Когда-то в юности я ходила на собрания поэтов-акмеистов. Гумилев, Ахматова, Мандельштам. Поэты при свечах читали свои стихи. Наверное, с той поры свечи для меня символ стихотворчества. Потом их дороги разошлись…

— Причем Гумилев отправился на тот свет, — добавил Борис. — А Мандельштам ходит по лезвию бритвы.

— Вы хотите сказать, что и его тоже… могут расстрелять?

— За инакомыслие люди в этой стране часто страдают.

Прежде Наташа инстинктивно сторонилась разговоров о политике, но, оказывается, в России не говорить о политике, значит, не говорить ни о чем. Казалось бы, затронули поэзию, а тут же словно пахнуло откуда-то холодком смерти. Теперь вот с Янеком беда, а какой он политик? Просто хороший врач, которому кто-то позавидовал…

Наверное, все началось с Кати, которая своими вопросами будто пробудила Наташу от долгого сна. Теперь на опасную дорожку увлекал и мужчина, который ей нравился… И все они нарушили хрупкое равновесие, которое Наташа тщетно пыталась сохранять…

— Простите, Наташа, не сдержался! — покаянно произнес он. — Наверное, слишком долго смотрел на пламя свечи и чересчур расслабился. Вы не бойтесь меня, Наташенька, я не воюю с женщинами и детьми… Но, кажется, я засиделся. Бабушка в таких случаях говорила: "Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?"

Он не без сожаления поднялся с дивана. Наташа тоже встала и подала ему на прощанье руку. Но кончик шали, соскользнув с её плеча, зацепился за пуговицу его пиджака.

— Простите! — он попытался отцепить шаль — не тут-то было!

Вместо того чтобы снять пиджак и спокойно отцепить шаль, оба стали высвобождать пуговицу, склонились, слегка стукнулись лбами, рассмеялись, потянулись друг к другу и… Губы их слились, и мир вокруг перестал существовать. Шаль стала мешать им, они все время путались в ней, так и пришлось ей вместе с пиджаком отправиться на стул, а старый диван покорно принял их слившиеся в одно тела.

Глава девятая

— Что, Егорка, освобождаешься? — нарочито ласково сказал Аполлон, входя в кабинет вместе с Аренским. — Понятное дело, оказать услугу самому начальнику адмчасти. Смотрю, приодели тебя маленько. Доволен?

— Доволен, гражданин капитан.

— А вот шапка у тебя старая. Это непорядок. Прямо скажем, никуда не годится! Раз ты у нас такой нужный человек, я тебе новую подарю.

— Зачем новую, начальник, — Комод побледнел. — Не надо. Я к этой привык. Новая-то пока обомнется.

— И не спорь! Сказал, дам новую, значит, дам! На свободу — с чистой совестью. И в новой шапке.

Он протянул руку, но никак не мог вырвать шапку из скрюченных от страха рук вора.