Мэри Бэлоу - Искусная в любви

Все еще потирая ногу, он взглянул на царивший вокруг беспорядок. Картина выглядела так, словно весила тонну, но он пробрался к ней и, как смог, водрузил ее на прежнее место. Он поднял и поставил на место столик, но ничего не мог поделать с осколками вазы.

Все это время его ослеплял свет свечи, который постоянно приближался. Лишь теперь он взглянул на Виолу, испытывая не только раздражение, но и определенную робость.

О Боже! Она даже не потрудилась одеться или хотя бы набросить халат. В том, как она выглядела, не было ничего неприличного. Белая хлопковая ночная рубашка закрывала ее от шеи до запястий и щиколоток. На ней не было ночного чепца, ее волосы, заплетенные в косы, свободно лежали на спине.

Виола не выглядела непристойно, хотя ее ноги были босы. Она представлялась олицетворением чистоты, но именно эта рубашка позволяла вообразить, что скрывалось, а точнее, выступало под ней. Фердинанда словно обдало горячей волной, и он еще сильнее потер ушибленное бедро.

– Какое мне до этого дело? – повторила Виола его вопрос с праведным гневом. – И это в середине ночи, когда я пытаюсь уснуть?

– Ужасно глупо ставить стол посреди коридора, – выразил свое мнение Фердинанд, стараясь не смотреть на нее.

Потом он заметил свои куртку и жилет на полу. Он сам был только в рубашке, бриджах и носках. О Боже! Они находились вдвоем, после полуночи, в темном коридоре, каждый около своей спальни – и у него голова была полна мыслей, которым вовсе не следовало приходить на ум.

Похотливые мысли.

Виола же была само негодование, по крайней мере в этот момент. Она, возможно, никогда и не слышала о вожделении.

– Стол был придвинут к стене, милорд, – указала Виола с холодной вежливостью, – картина висела на стене.

Глупо бродить в темноте без свечи, когда вы пьяны и вас шатает из стороны в сторону.

– Черт побери! – воскликнул он. – Думаю, ваза стоила целое состояние.

– Не меньше, – согласилась Виола. – Она также была невыразимо безобразной.

Услышав это, он усмехнулся, глядя прямо на нее, и тут же пожалел, что не отвел глаз. У Виолы было удивительно совершенное лицо – овальное, с высокими скулами, прямым носом, большими глазами и мягкими губами, которые так и хотелось поцеловать, – оно выглядело еще красивее без отвлекающих завитушек. Ее обычная корона из кос придавала ей царственный вид. Сейчас же косы делали ее совсем юной, чистой и невинной. Фердинанда снова охватил жар, и он намеренно перевел взгляд на черепки вазы.

– Где можно найти метлу? – спросил он, надеясь, что уборка осколков вернет ему утраченное равновесие.

Но Виола неожиданно заглянула ему в лицо и рассмеялась, в ее глазах плясали веселые искорки.

– Не могу не отметить, что с метлой в руках вы будете представлять собой великолепное зрелище, – сказала она, – но будет лучше, если вы подавите свой порыв. Уже далеко за полночь.

Именно об этом он тщетно пытался не думать.

– Что же мне тогда делать? – спросил он, нахмурясь.

– Думаю, вам следует отправиться в постель, лорд Фердинанд, – ответила она.

Если бы у него снесло полголовы, охвативший его жар мог бы безболезненно раствориться в воздухе, и он был бы спасен. Но этого, конечно, не случилось. И вместо того, чтобы прислушаться к ее совету и найти убежище в своей спальне, Фердинанд совершил ошибку – посмотрел на нее и встретился с ней взглядом. Он даже не заметил, как взял у нее из рук подсвечник и поставил его на стол, а затем той же рукой взял ее за подбородок.

– Мне следует? – переспросил он. – Но кто же меня уложит?

Даже в самый последний момент он мог бы сам ответить на свой вопрос и как можно скорее ретироваться в свою комнату. Или она могла бы помочь ему опомниться, отпустив какое-нибудь колкое замечание о его опьянении, после чего с достоинством удалиться, оставив ему свечу в качестве трофея. Но ни один из них не пошел легким разумным путем.

Вместо этого произошло нечто невообразимое, она закусила нижнюю губу, и в мерцающем свете свечи Фердинанду показалось, что в ее глазах блестят непролитые слезы.

Это подтвердили и слова, сказанные ею.

– Мне хотелось, чтобы вы ушли после того вечера и чтобы я никогда больше не слышала вашего имени.

– Правда? – Фердинанд забыл об опасности, забыл о приличиях. Он даже забыл о неразрешенном конфликте.

Он видел только эту очаровательную непосредственную девушку, которая еще недавно носила ромашки в волосах, а теперь изо всех сил старалась не заплакать. – Почему?

Виола заколебалась, затем пожала плечами и сказала:

– Осталось бы приятное воспоминание.

Если бы Фердинанд мог здраво рассуждать, он бы не обратил внимания на ее слова, но он вообще потерял способность мыслить.

– Воспоминание? – Он нагнулся, прикоснулся губами к ее губам и целиком отдался ощущению свежести и невинности. Его будоражил запах мыла, чистоты и женщины. И воспоминание о кострах, музыке скрипок и ярких переплетенных лентах. И о милом смеющемся лице молодой женщины, которую он увлек за старый дуб и поцеловал.

Поцелуй длился всего несколько мгновений, потом он откинул голову и заглянул в ее глаза. У нее на лице играл свет от свечи, как пару дней назад – от костра на деревенской лужайке. Ее глаза мечтательно смотрели на него, слез как не бывало. Она подняла руку и легко коснулась пальцами его щеки, отчего у него по телу пробежала дрожь и проснулось откровенное желание. И "все же голод, который он испытывал в это мгновение, не был плотским. Фердинанд воспринимал ее как очаровательную женщину, с которой он оказался наедине в интимной обстановке.

Она была Виолой Торнхилл, смеющейся, милой, трепетной женщиной, которая радостно танцевала, словно ее тело впитало всю музыку и ритмы Вселенной, родственницей Бамбера, которой обещали «Сосновый бор», а затем обманули, ребенком, который бежал навстречу отцу, чтобы поделиться с ним своими детскими секретами.

– Да, – прошептала она наконец в ответ на его вопрос, о котором он уже почти забыл, – я хотела сохранить именно это воспоминание.

– Когда рядом реальный мужчина, чтобы оставить другие воспоминания? – На мгновение Фердинанд забыл, что она будет вспоминать все связанное с ним после майского дня с горечью, которая не пройдет никогда.

Он взял ее за талию и притянул к себе. Она не оттолкнула его. Напротив, Виола изогнулась, прижимаясь грудью и бедрами к его телу. Она вся состояла из мягких, волнующих изгибов. Его руки крепко держали ее за талию, а ее – обвили его шею. Любое сомнение относительно наготы, скрывавшейся под ее девственно-белой ночной рубашкой, испарилось, так же как и сомнение в том, что она не была добровольной участницей происходившего.