Симона Вилар - Светорада Золотая

Ознакомительный фрагмент

От этих мыслей княгиню отвлекло хихиканье за спиной. Оглянулась. Так и есть, ее дети шалят. Хотя какие там дети! Асмунду уже двадцать минуло, Светорада – невеста. Однако, как и у Эгиля, нет у них почтения к покону. Ишь, затеяли возню! Светорада щипает сидящего в кресле брата, он ловит ее руку, отпихивает локтем. Даже на строгий взгляд матери не сразу отреагировали, но и после этого, опустив глаза, продолжали улыбаться легкомысленно. А ведь вскоре решится судьба обоих. И не проказничать должны они сейчас, в столь торжественный момент, а молить о грядущем.

Серьезными лица детей Гордоксевы стали лишь при громких звуках сурмы,[61] возвестившей, что настало время великого жертвоприношения. По знаку верховного волхва из ворот вынесли белого петуха со связанными ногами, потом вывели огромного белого вола, рога которого были увиты гирляндами цветов, а третьей жертвой был красавец конь – белоснежный, без единой темной отметины. Конь потряхивал головой, гарцевал, но служители поднесли ему блюдо с вымоченным в особом зелье зерном, и он, опустив свою длинную узкую голову, стал есть с него.

По толпе прошел глухой ропот. Коня всем было особенно жаль, кривичи любили добрых коней. Успокаивали себя тем, что когда-то и человека клали на алтарь, и времена те еще не забылись.

Князь Эгиль должен был своим оружием выполнить все три ритуальных жертвоприношения. И он быстро вышел вперед, отбросил за спину полу длинного корзно, выхватил меч. А Гордоксева подумала: торопится. Не о величии момента и важности миссии своей помышляет муж, а о том, чтобы скорее покончить со всем и спешить к киевским князьям.

Верховный волхв стал что-то говорить Эгилю, будто поучая, но князь только отмахнулся. Гордоксева слышала, как он сказал:

– Да недосуг мне. Вот уеду – и совершайте свою положенную молитву.

И торопливо, как иной кухарь у печи, зарезал петуха. Потом и с волом справился: зарезал быстро и хорошо, без малейшей заминки, словно между делом. Взмах – и тяжелая голова животного почти отделилась от туловища, а жертвенный вол тяжело упал на колени, потом рухнул всем телом. Рядом конь продолжал жевать, но, похоже, его возбудил запах крови, он вскинул голову, повел ушами. Князь подошел, что-то зашептал ему на ухо, потом надавил головой на голову лошади. Голова коня опустилась и поднялась вроде мягкого кивка. Гордоксева перевела дыхание.

Добрый знак, если конь согласно кивает. А потом только слабо ахнула, когда белогривый красавец вдруг отпрянул, испугавшись блеска занесенного над ним меча Эгиля. И удар пришелся по косой. Тут же алая кровь окрасила шерсть коня, он рванулся, пытаясь встать на дыбы. Удерживавшие его волхвы повисли на поводьях, а люди вокруг закричали. Но Эгиль уже сделал шаг вперед и, сильно надавив на рукоять, ввел острие в глотку животного.

Гордоксева крепко сжала лунницу[62] на груди. Ох, не к добру это… Плохо шла жертва богам, сопротивлялась. И люди вокруг загомонили, говоря о том же. Однако Эгиля все это не смутило. Вернул служителям жертвенный, освященный над огнем тесак и ушел не оглядываясь.

Вечером Светорада, взволнованная тем, что отец отбыл на встречу с Киевскими князьями, опять донимала мать расспросами про жениха. Вот княгиня и пообещала, что отпустит княжну на городские заборолы.

И зачем только сказала? Едва на следующий день загудела сурма в детинце, возвещая о прибытии кораблей, Светорада тут же стала просить: мол, обещались же, матушка, разрешили ведь. И княгиня уступила. Накинула на плечи широкую шаль и повела дочь на городскую стену. А чтобы шустрая Светорада не выскочила куда не следовало, княгиня даже за руку держала дочь.

Несколько широких ладей-насад уже швартовалось У причалов Смоленска. Княжна Светорада, стоя на забороле и выглядывая из-за плеча матери, нетерпеливо отвела от лица разметавшиеся на ветру пряди волос. Уж сколько ни расчесывали ее, сколько ни заплетали волосы в тугую косу, но, легкие и непокорные, они все равно выбивались, окутывая лицо золотистым облаком и придавая облику Девушки своеобразное очарование, игривую прелесть. Стоявший рядом с княжной старый смоленский воевода Михолап усмехнулся, глядя на взволнованно озиравшуюся девушку.

– Что, славница,[63] трепещет-то сердечко, жениха ожидаючи?

Светорада не ответила, лишь быстрая улыбка скользнула по ее ярким губам. Светло-карие глаза княжны отливали золотым блеском. Она видела, как пристал у бревенчатого причала богатый корабль с вытканным на парусе колесом бога-громовержца, как изображение стало колебаться, когда спустили парус, потом загрохотали укладываемые вдоль бортов весла.

Княгиня обняла дочь за плечи.

– В сторонке держись. Помни, отец не велел тебе показываться жениху, пока все у них с Олегом не будет обговорено.

Стоявший рядом Михолап только посмеивался.

– А ты себя вспомни, Гордоксева пресветлая. Не ты ли на эти заборолы едва ли не козой заскакивала, когда выглядывала своего варяга? А ведь времечко тогда было неспокойное, могла и стрела шальная…

– Помолчи, Михолап! – резко оборвала воеводу княгиня. И глянула сердито: не понимает старый, что не обо всех поступках родителей стоит знать детям.

Но Светораде и дела не было до того, что сболтнул воевода. Со своего места она видела спускавшегося по сходням отца и с ним Олега Киевского. Оба они были высокие, светловолосые, статные, хотя уже не один десяток годков разменяли. В эту теплую пору князья были без кольчуг, в светлых нарядных рубахах и наброшенных на плечи легких плащах – Эгиль в голубом с золотым шитьем, Олег Киевский в трепетавшем на ветру алом корзно. Светорада не раз встречала князя Олега, посещавшего Смоленск во времена полюдья. А вот Игоря видеть не довелось. Только люди рассказывали, что он еще мальцом побывал в Смоленске, когда Олег вез его из Новгорода в Клев, где намеревался захватить власть.

– А где же княжич Игорь? – не утерпела девушка.

– Только не вздумай его в лицо княжичем назвать, – сразу заметила дочери Гордоксева. – Младшим князем зови, а то серчать будет.

Светораде не верилось, что кто-то может на нее сердиться, на такую красивую, ласковую и веселую. Ну, а как ей называть Игоря… Это во многом от него самого будет зависеть. Если глянется ей, может и сразу суженым милым своим назвать. Девушке было радостно, что родитель ей такого жениха подобрал, как все говорили, красивого, смелого, да еще и преемника власти на Руси. Она верила, что теперь ее ожидает только хорошее, верила в свою Долю и не сомневалась, что любима богами, дающими ей все, что она пожелает.

Михолап указал Светораде:

– Вон он, твой сокол ясный. Видишь, тот, у которого светлая прядь в темных волосах. Его ни с кем не перепутаешь.