Полина Федорова - Милый плут

— Я хотела замуж за Мухаметшу. Я любила его, и он любил меня, — словно не слыша, что попросил доктор, сказала девушка. — Но он не мог дать за меня большой калым моему отцу, а Мустафин дал целых три тысячи рублей серебром. И я стала его третьей женой. Но я не люблю его, поэтому и не хочу жить.

— Ну, знаете, ежели так-то рассуждать, то у нас впору каждому второму травиться, — заметил ей Факс. — Что, и мне прикажете яду принять, коли я не люблю свою… — Альберт Карлович вдруг осекся и с удивлением посмотрел на Сумбуль. Он не может сказать, что не любит свою жену, потому как это будет не правдой!

— Вы мне верите? — вдруг спросил девушку Факс.

— Да, — не сразу ответила та.

— Тогда поверьте, что у вас все будет хорошо, — погладил ее по руке Альберт Карлович. — Уверяю вас, все всегда кончается хорошо.

— Так не бывает…

— Бывает, — не дал договорить ей Альберт Карлович. — Я знаю одну прекрасную женщину, которая десять лет ждала и любила одного не самого достойного ее мужчину.

— И что? — уже заинтересованно спросила Сумбуль.

— Дождалась! — ответил Факс. — Конечно, она перед тем долго страдала, ведь и просто-то ждать всегда нелегко, а тут человек, которого любишь… Понимаешь, чтобы было хорошо, очевидно, необходимо, чтобы какое-то время было плохо, — раздумчиво произнес Факс, глядя мимо девушки. — Нужно пройти испытания, чтобы понять…

Альберт Карлович замолчал.

— Я поняла, — прервала мысли доктора Сумбуль.

— Что? — оторвался от своих дум Факс.

— Я поняла, что вы мне говорили, — сказала девушка. — Нужно перенести страдания, чтобы потом быть счастливой. А иначе, не испытав страданий, как ты поймешь, что пришло счастье?

— Все правильно, — улыбнулся ей Альберт Карлович. — И вы, сударыня, сейчас просто находитесь в стадии несчастия, однако, предвосхищающей само счастие, его скорый приход. Надо лишь немного подождать, и все… Живот сильно болит? — неожиданно перевел разговор в иное русло Факс.

— Н-нет, — не сразу нашлась с ответом девушка.

— Так вы будете меня слушаться?

— Да, — улыбнулась Сумбуль.

— А как насчет новой попытки отравления?

— Я лучше попробую дождаться своего счастья, — ответила девушка.

— Вот и славно, — заключил Альберт Карлович. — Чуть позже я велю, чтобы вам приготовили свежие яичные белки, взбитые в молоке и сахарную воду. Все это вы будете пить, и чем больше, тем лучше. Договорились?

— Да.

— Хорошо. А теперь, сударыня, разрешите-ка пощупать ваш живот. Ежели где будет больно, вы тотчас мне скажите…

Дальнейшие свои действия Факс проделывал машинально, словно какая сомнамбула, продолжая думать о сделанном им открытии: он не может сказать, что не любит свою жену.

Выходит — любит?

14

Лежит, как черная скала,И смертоносным ядом дышит,Вокруг него и смрад, и мгла,Как будто огнь из пасти пышет.

Как острая стрела — язык,Заметно яд с него как льется,Как адский вой, Зилантов крик,Змеиный хвост змеею вьется.

Шумит, как лютая гроза,И нет ему подобных в силе;Во лбу пылают так глаза,Как ядра огненны в горниле…

Серафима прекратила чтение и вопросительно посмотрела на Альберта:

— Ну, как? Эта моя стихотворная повесть будет называться «Основание Казани».

— Замечательно! — воскликнул он. — Это мне нравится много больше, нежели про садовника, который не в силах помешать расти траве и от этого страдает и не находит себе места.

— Правда? — из-за большого живота она осторожно присела на канапе рядом с мужем и благодарно посмотрела ему в глаза.

— Конечно, правда, — улыбнулся Факс и взял ее ладони в свои. — Твоя повесть будет самым лучшим историческим произведением, написанным о нашем городе.

— Спасибо тебе.

— Мне-то за что?

— За то, что ты есть…

Звонок в передней прозвучал нетерпеливо и совершенно неожиданно. На город опустился вечер, время визитов давно закончилось, и столь поздним гостем мог быть только очередной пациэнт.

— Как не кстати… — вырвалось у Серафимы.

Альберт Карлович вздохнул и отнял свои руки от ладоней жены. И тут в гостиную ворвался князь Мустафин.

— Что случилось? — с тревогой поднялся навстречу ему Факс. — Что-то с вашей женой?

— Да! — разъяренно произнес князь.

— Тошнота? Рези в животе? Неужели корчи? — скинул он с себя архалук и отыскивал взглядом сюртук.

— Нэт, нэ корчи, — вращая глазами, рыкнул Мустафин. — Она смэется.

— Смеется? — замер с сюртуком в руках Факс.

— Да, смэется, — повторил князь. — Надо мной смэется. Я эй уше дыва раза сыказал, што она не шена мне, а она только сымэется. Когда сыкажу тыретий раз, она сабсим перестанет быть маэй шеной.

— Значит, она чувствует себя неплохо? — начал успокаиваться Альберт Карлович.

— Она нэплохо, я плохо! — зло выдохнул Мустафин. — Ты ей шивут тругал?

— Трогал, — подтвердил Факс. — Чтобы выяснить, где болит и насколько сильно поражен ядом желудок.

— Ну, итэ латны, — прошипел князь. — Ты дуктыр, тибе мужнэ. Но защим ты ей сылова каварил?

— Успокаивал ее, — начал понемногу раздражаться, в свою очередь, Факс. — Чтобы она не повторила новой попытки отравления.

— А о щастьи ты каварил? — вкрадчиво спросил Мустафин.

— А на «ты» мы с вами давно перешли? — не ответил на вопрос князя Альберт Карлович.

— Каварил или нэ каварил? — не унимался Мустафин.

— Каварил, — выдохнул ему прямо в лицо Факс. — Говорил, что она еще будет счастлива в этой жизни.

— Знащит, со мыной она нэсщастнэ?

— Да! — глядя прямо в потемнелые глаза князя, сказал Альберт Карлович.

— А-а! — зарычал Мустафин и, выхватив из ножен кинжал, что висел у него на поясе, занес его над Факсом. И тут, бог его знает как — они оба, кажется, и не заметили, — между ними оказалась Серафима. Она встала как раз под занесенным кинжалом, прикрывая собой Альберта.

— Не сметь! — закричала она, глядя прямо в бешеные глаза князя. — Не сметь так разговаривать с моим мужем! Вы, — она стала наступать на князя своим животом, — врываетесь в наш дом, вы машете здесь своим ножом, а знаете ли вы, скольким людям помог мой муж? Что будь то утро, день или ночь, когда за ним приезжают или зовут к больному, он собирает свой саквояж и идет туда, где его ждут?

Серафима продолжала наступать, тесня Мустафина к дверям.

— Так вот, — продолжала она, — я требую, чтобы вы немедленно покинули наш дом, и никогда более, слышите, никогда…