Барбара Картленд - Отомщенное сердце

— Но… откуда вам было знать?

— Я велел ей покинуть мой дом, и она очень рассердилась. Поскольку ей говорили, что мы помолвлены, она явилась сюда, дабы излить свой гнев на вас!

— Она… очень красива!

— Когда-то я тоже так думал.

— А теперь?

Надя посмотрела на него и удивилась, заметив, что он улыбается.

— Теперь она больше не в состоянии огорчить меня.

— Я… я так рада!

— Но она расстроила вас, а ЭТО непростительно!

— Не говорите так. Со мной уже все в порядке. Все это было… просто от того, что она… выглядела довольно грозной и сказала, что вы принадлежите ей.

— В этом она ошибается.

Он взглянул на девушку.

— Полагаю, мне не следовало бы говорить вам об этом, но раз уж вы взялись помочь, вам надо знать всю правду. Я не хотел признаваться в этом даже себе — я втайне опасался, что, когда увижу ее опять, она так или иначе сумеет вновь прибрать меня к рукам.

— А теперь… вы не испытываете такого чувства?

Уоррен вспомнил, что прикосновение губ Магнолии ни в коей мере не оказало на него прежнего воздействия, и ответил:

— Я свободен. Абсолютно и полностью свободен!

С этими словами он подошел к окну и, глядя на освещенный солнцем сад, подумал, что его красота принадлежит ему, равно как и красота дома, озера, огромных дубов, в тени которых расположились на отдых олени.

Теперь он чувствовал, что может наслаждаться всей этой прелестью и никакая тень не омрачит его счастья.

Позади него мягкий голос произнес:

— Н-наверное, вам… я больше… не нужна… и мне… надо уехать.

Он обернулся и встретился взглядом с глазами Нади, которые умоляюще смотрели на него.

Он понял: девушка боится, как бы он не потребовал от нее немедленно покинуть его дом.

— Конечно же, вы мне нужны, — ободрил он ее. — Было бы катастрофой, если б Магнолия хоть на миг предположила, будто я привез вас сюда только затем, чтобы вы один раз увиделись с ней, и узнала бы, что сразу после ее отъезда вы тоже уехали.

— Вы… хотите, чтобы я осталась?

— Я настаиваю на этом! Таково было наше соглашение. Как вы помните, я говорил, вы пробудете здесь столько, сколько я сочту необходимым.

— А это… действительно необходимо? Вы говорите это… не только для того, чтобы помочь мне?

— Вы мне нужны, — ответил он, — и я исхожу исключительно из моей личной выгоды, когда говорю об этом.

Облегчение, промелькнувшее на ее лице, было чрезвычайно трогательным, и он добавил:

— За время службы в армии я убедился, что никогда не следует недооценивать противника; у меня такое предчувствие, хочу надеяться — ошибочное, что Магнолия легко не сдастся.

— Это как раз то, о чем я… тоже подумала, — сказала Надя. — Но… вы уверены, что она больше не сможет… причинить вам боль от утраты?

— Нет, конечно, нет! — воскликнул Уоррен. — Единственное, что она могла бы сделать, — это причинить боль моему сердцу, как это было раньше.

— А теперь?

— Я буду наслаждаться жизнью, ни на минуту больше не вспомню о Магнолии.

— Тем не менее, — промолвила Надя не без некоторого колебания, — хоть я не могу предположить, на что она способна, все-таки думаю, она еще может представлять опасность для вас.

— Вздор! — возразил Уоррен. — Мы попросту изображаем из себя буку, как это было в детстве.

Надя засмеялась.

— Я тоже боялась буки, когда была маленькая.

По ее лицу пробежала тень, и Уоррен догадался, что она испытывала страх не только в детстве, но и когда стала старше.

Он хотел расспросить ее об этом, подстегиваемый любопытством, но понимал, что это слишком преждевременно.

Возможно, когда-нибудь она доверится ему, но сейчас следует уважать ее желание сохранять в тайне свое прошлое.

Поэтому он сказал:

— Я прошу вас присутствовать на завтраке, там вы встретитесь с моими родственниками.

Многие уже прибыли, а с остальными познакомитесь во время обеда. Ну а сейчас, поскольку у. нас много свободного времени, я подумал, что вам должна понравиться прогулка в экипаже по поместью, во время которой вы сможете полюбоваться моим большим домом.

Надя стиснула свои ладони.

— Мне… в самом деле можно?

— Приглашаю вас поехать со мной.

Она слегка вскрикнула от радости.

— Я задержу вас не больше чем на минуту, мне надо сходить за шляпой.

— Я готов подождать, — ответил он, — но не задерживайтесь слишком.

Она не ответила, а стремглав бросилась из комнаты, и он услышал звук ее шагов в большом зале.

Уоррен улыбнулся: хотя завершившийся разговор велся на серьезные темы, по временам она вела себя непосредственно и озорно, как ребенок.

— Хорошо, что я привез ее сюда, — пробормотал он. — Так гораздо легче избавиться от Магнолии, в противном случае возникли бы трудности.

Потом он стал размышлять, как воспримут Надю его родственники, и пришел к убеждению, что они сочтут ее гораздо более достойной титула маркизы Баквуд, нежели Магнолию.

Для него не было секретом, что женщины взирают на Магнолию с подозрением, если не с явной неприязнью.

Слишком эффектная и красивая, она кажется дамам несколько фривольной и театральной.

Маркиза Баквуд, согласно традиции, должна быть красавицей и при этом держаться с неоспоримым достоинством, что дается отменным воспитанием, то есть отвечать тому образу, который среди слуг называется «истинная леди».

Как ни странно, Надя вела себя именно так, и Уоррен вдруг задумался всерьез: интересно было бы узнать, кто такие эти Черингтоны и почему так случилось, что она и ее мать оказались покинутыми и обреченными на голодную смерть.

Фамилия Черингтон была довольно распространенной, но Уоррен не мог припомнить какого-нибудь конкретного человека с такой фамилией.

«Надо поспрашивать друзей, — решил он, — а когда поеду в Лондон, следует переговорить с секретарем Уайт-клуба. Пребывая в этой должности много лет, он наперечет знает всех предков каждого члена клуба».

Услышав, как девушка сбегает по ступенькам, Уоррен напомнил себе, что она — графиня Надя Ферраш, происходящая из древнего и всеми почитаемого венгерского рода.

Только сейчас он спохватился: если она венгерка, то ей полагается прекрасно ездить верхом, в противном случае у многих насчет нее может возникнуть подозрение.

Он помог ей сесть в фаэтон, запряженный парой превосходных лошадей.

— Мне было некогда спросить вас раньше: любите ли вы верховую езду? — сказал Уоррен, когда они тронулись.

Она взглянула на него — искорки плясали в ее глазах.

— Я понимаю, — усмехнулась она, — на самом деле вы хотите спросить, умею ли я ездить верхом достаточно хорошо, чтобы всякий, кто увидит меня, убедился, что я венгерка!