Счастье со вкусом полыни - Элеонора Гильм

– Брат, поговорим опосля? Нужон ты мне. – Максимка улыбнулся ему. Степан невольно растянул в ответ деревянные губы. Рядом с отцом он всегда становился чурбаном, громоздким и бесполезным.

– Максим, тебе пора в горницу, учитель давно ждет тебя.

Младший братец скорчил рожу – так, чтобы его увидел только Степан – и, чуть приплясывая от сдерживаемого озорства, покинул трапезную. Сейчас он побежит в горницу над отцовыми покоями, где – Степан видел это словно наяву – строгий наставник станет рассказывать ему про казни египетские, деяния Иоанна Грозного и необъятную Сибирь. А Максимка, скорчив благолепную рожицу, будет думать, как исхитриться да залезть на голубятню или прошмыгнуть в предбанник посмотреть на голые зады дворовых девок.

Степан сам когда-то был таким охламоном. И память окунула его в прошлое…

– Псалом двадцать второй. Степан, читай! – Феоктист Ревяка, строгий наставник, ударил по столу рукой.

Степан забормотал непонятные строки. Голос его, громкий на поле, в лесу, среди криков, звона сабель, здесь был тих и беспомощен.

– Ты приготовил предо мною трапезу в виде врагов моих…

– Безбожник и песий сын! Что ж говоришь ты, как язык твой поворачивается? – учитель кричал, рассказывал про Царя Давида.

Но усилия его были тщетны. Степан учил псалмы, читал Библию – и ничего, кроме тягости и скуки, не ощущал. Ревяка хвалил его за усердие в счете, за ловкое перо – Степан научился писать без помарок, но вынужден был рассказывать отцу, грозному Строганову, про нерадение сына на духовном поприще.

– Столбовский мир со свеями[46] – дело нужное, – громкие рассуждения отца оторвали его от непрошеных воспоминаний, – да только не с той стороны к нему подошли. Надобно было на своем стоять. Никуда бы не делись вражины. Казачков собрать, шугануть бритых!

Он отпил ягодного кваса, махнул слуге, чтобы налил еще, осушил кубок вновь – словно тушил гнев.

– Они же из Новгорода-то все повывезли, окаянные[47]. Ходят по улицам, грабят, у девок серьги-кольца отнимают, в домах забирают все. И квакают по-своему, мол, порядок таков, это, значит, нам за хлопоты… Корела, Ивангород, Копорье, Орешек – все иродам ушло. Молод царь, мягок. А деньги? Опять наша, строгановская, казна государство Российское спасает. Деньги наши, с нашей-то казны – и свеям. О-о-ох! – Максим Яковлевич обращался ко всем – и ни к кому.

Домочадцы кивали, жевали дальше нескоромные яства: хозяин по своей воле назначал постные дни. Столбовский мир со Швецией, постные дни, отношения с родными и мир – все в хоромах Максима Яковлевича делалось по его прихоти.

– Мы за царя радеем, за богатство России – кровопийц иноземных выгнать, без опаски торговлю вести. Степан!

– Что? – Воспоминания вновь увели старшего сына далеко из трапезной.

– Я с тобой разговариваю!

– Ты про Столбово, отец? Что тут скажешь? Заключили мир – и славно. Я с умом своим скудным в дела государевы не лезу. – Супротив его воли в голосе сквозило ехидство. Но отец его не расслышал.

– А тебе и не надобно лезть! Но наш семейный интерес должен блюсти.

– В семье нашей и без меня довольно блюстителей. – Степан тряхнул культей в сторону Ивана Ямского, шелковый рукав задрался. Отец, открывши было рот для новых нравоучений, осекся.

Степан мог бы забыть розги, нелюбовь его, вечные укоры – все забыть ради одного жалостливого взгляда, брошенного на его культю. Не приберег жалости отец.

Один гнев.

За строгановский род переживал отец: никто не вправе посягать на плоть и кровь. Урон, нанесенный Степановой деснице, становился уроном всему многочисленному семейству.

– Степан, ко мне перед вечерней зайди, – все, что сказал он, тяжело вставая с обитого бархатом стула – трона Хозяина земель пермских.

* * *

Сказывали, что основал род татарский царевич, крестившийся под именем Спиридон. Прозвание Строганов ему дано было не случайно.

Ловкий, смелый, Спиридон был на хорошем счету у московских князей. Дмитрий Донской удостоил его чести, женив на своей племяннице. Да только беда случилась – попал крещеный татарин Спиридон в плен к своим соплеменникам.

Хан повелел привязать его к столбу и сострогать кожу да мясо, а потом на части порубить – чтобы другим неповадно было к русским убегать. У Спиридона осталась брюхатая жена. Несмотря на печальные известия о смерти мужа, она благополучно разрешилась от бремени. Сына нарекли Кузьмой, и в память о достойной смерти отца получил он фамилию Строганов.

Около 1488 года внук Кузьмы Федор обосновался в Соли Вычегодской. Из четырех его сыновей трое умерли бездетными, от четвертого сына Аники пошел весь род Строгановых.

Аника быстро разбогател, завел соляной промысел, благо земли пермские хрустели солью – богаче прочих в Московском государстве. Аника, мужик хитрый, оборотистый, прибирал к рукам окрестные владения, ставил новые варницы. Возводил церкви, помогал нуждающимся, собирал книги, иконы.

Три сына Аники – Яков, Григорий и Семен – стали продолжателями своего деятельного отца. В 1558 году Григорий подал царю Ивану Васильевичу челобитную, в которой расписал, что в государевой вотчине по обеим сторонам Камы от Лысьвы до Чусовой места пустынные и богатые. Грамоту он получил, стал осваивать край, заводить варницы, распахивать земли. Десять лет спустя Яков бил челом царю о пожаловании земель ниже Чусовой.

Так Строгановы стали могучей силой в Великой Перми, навязывали свою волю воеводам, назначали и смещали чиновных людей по прихоти, не боялись никого и ничего, кроме царя и Бога.

Степан с детства слышал рассказы о славном предке. По всему выходило, что Аника Строганов добродетелями приближался к святым. Но дворня, тот же Потеха, сказывал: жестоким, властным, беспощадным был тот знаменитый предок. Разорял мелких торговцев и солеваров, нещадно наказывал дворню, обращал свободных людей в холопов. Сам Потеха, тогда голопузый мальчонка, чудом избежал наказания: он по неосторожности разбил стеклянный сосуд иноземной работы. Его заставили проползти по осколкам, просить прощения со слезами и молитвами.

Степан чуял в себе злую, сильную кровь Аники Строганова. Она бурлила, словно деготь в котле, звала на дурные дела. Но та же кровь выдернула его из крестьянского, скудного мира, превратила в того, кто повелевает, решает, милует и казнит.

Да только не пред грозными очами Максима Яковлевича Строганова…

* * *

Время, казалось, боялось грозного отца. Мощный, словно бык, громкоголосый, напористый и хитрый – как это в нем уживалось? Бог весть! – Максим Яковлевич Строганов являл собой пример истинного сына земли русской. Но сейчас он казался усталым: опустил крупную, коротко стриженную голову, подпер ее правой рукой, словно она клонилась к земле, не в силах удержать тяжелые думы, тер глаза, точно