Там, где поют соловьи - Елена Чумакова

урядник не нашел, и филер из Уфы не нашел. И где же было найти, когда они, оказывается, аж в Америку ее увезли и документы фальшивые выправили… А вот этот ребенок у них в руках, похоже, ты и есть, наша младшая сестренка, Ольга Крутихина. А никакая не Агата. Такие дела…

Прасковья перевернула страницу альбома.

– А вот это наша мама.

С потемневшего дагерротипа счастливо улыбалась совсем юная девушка в свадебном атласном платье с кружевом вокруг нежной шеи, с венком, придерживающим низко закрывающую лоб фату. Она чуть склонила голову к плечу мужчины много старше ее. Агата узнала в нем Степана с первой фотографии. Лицо его было серьезным, даже строгим. В отличие от нарядной невесты, одет он был просто – в белую косоворотку и темную поддевку. Одного взгляда на лицо невесты Агате было достаточно, чтобы убедиться, что Прасковья права в своей догадке, и она действительно дочь этой женщины, сходство было несомненным. Агата вернулась к предыдущей фотографии, вгляделась в лица тех, кого до сего часа считала своими родителями. Как ей раньше не приходило в голову, что она совсем на них не похожа? Люди, которых она любила, считала родителями, оказывается, преступники, лишившие ее родной семьи?! Как… как теперь к ним относиться?.. Ведь они вырастили ее, заботились, любили! И она их любила… А сама она не американка и не чешка… и даже никакая не Агата Свободова, а русская? Ольга Крутихина? Вот что всю жизнь от нее скрывала и только перед смертью пыталась, да так и не смогла сказать матушка!.. Нет, никакая не матушка… а кто? Кем теперь считать Барбару… то есть Анну?.. А отца? Она помнила его ласковую усмешку, теплые надежные руки, мозолистые от нескончаемой работы. Никто не понимал ее так хорошо, как отец. Он что, тоже чужой по крови человек? Преступник?!

У Агаты-Ольги голова шла кругом. Прасковья молча сидела рядом, наблюдая за ней, давая возможность прийти в себя.

Где-то в доме слышались детские голоса. Быстрые ножки пробежали по коридору, хлопнула соседняя дверь. Заскрипели ступени под тяжелыми шагами. В дверь просунулась голова Степана:

– Ну, разобрались? Я ухожу. Отец зовет тебя, сестренка. Сердится. Иди уже к нему.

– Ты как? Готова встретиться с родным отцом? – Прасковья обернулась к гостье. – Только надо как-то осторожно… подготовить его. Он хоть и крепкий старик, но возраст… Девятый десяток пошел. Я тебе потом расскажу всю историю нашей семьи… Пойдем?

Агата-Ольга встала в замешательстве.

– Я… мне нужно время, чтобы разобраться с собой. Я лучше завтра приду, а сегодня мне надо побыть одной. Степан…

– Николаевич… Да можно просто Степан. Родня, как-никак, запохаживается. Уж больно похожи.

– Степан, проводите меня, пожалуйста, до уездной гостиницы, я сама дорогу не найду. Темно уже.

– Какая гостиница?! – возмутилась Прасковья. – Оставайся здесь! Это же и твой дом тоже. С другого конца света, почитай, приехать, семью родную разыскать – и в гостинице ночевать? Не по-людски это. Вот в этой светелке и живи. Я-то сама недавно замуж вышла, в Уфе проживаю, сюда приезжаю семью навестить. Так что комната моя, почитай, свободна. Хочешь побыть одна – тревожить не станем. А вещи твои завтра перевезем.

Оставшись одна, Агата-Ольга взялась листать альбом. Она вглядывалась в лица незнакомых ей людей и узнавала свои черточки в позе, взгляде, в повороте головы… Все больше убеждалась, что вся эта невероятная история с ее похищением – правда. Но что ей делать с этой правдой? Как найти себя, свое место в этой незнакомой жизни? Почувствовав огромную усталость от сумасшедшего дня, она легла и уснула, едва опустив голову на подушку.

Однако спать ей пришлось недолго. Проснулась еще до света, словно кто-то окликнул ее. Долго лежала, всматриваясь в незнакомый потолок, стены, вещи, казавшиеся таинственными в темноте, вслушивалась в ночные звуки. Где-то что-то скрипнуло… Сквозняк прошелестел как вздох… Захныкал за стеной ребенок, зажурчал ласковый женский шепот, и вновь все стихло. Агата думала о том, что если бы не ее неуемное любопытство, желание во что бы то ни стало разгадать тайну, жила бы она сейчас спокойно в Омаха, продолжала учиться на врача. Или вышла замуж за Джонатана и занялась миссионерством. И не было бы в ее жизни ни замечательного морского путешествия, ни этой ветреной, горькой любви, ни этого заснеженного городка, ни этой правды, с которой она теперь вынуждена что-то делать, как-то жить.

Начинало светать. Где-то совсем рядом закукарекал петух, за ним второй, подальше. Сквозь легкую дрему Агате показалось, что она дома, на ферме, в Тьювалзе. А ведь и правда – дома! Только не в Тьювалзе, а в Бирске. В том самом доме, в котором родилась. Может быть, в этой самой комнате, на этой кровати! И вокруг нее пока незнакомые, но родные по крови люди. Еще вчера утром она была одна на всем белом свете, никому, кроме самой себя, ненужная. Ни дома, ни денег… один диплом в сумочке – все ее достояние. А сегодня у нее вдруг нашлась большая семья. И есть дом, в котором ее готовы принять, любить. Да ведь это же счастье! Ей ли горевать?

Прошлое… Его не исправишь, не поменяешь. Можно только принять, как есть. И жить дальше. Положиться на Бога, ведь не зря он ее сюда привел. Агата улыбнулась своим мыслям, сладко потянулась, повернулась на бочок, натянула одеяло до самых ушей и словно нырнула в глубокий спокойный сон.

Проснулась довольно поздно. В доме было тихо. У двери на табуретке стоял таз, а в нем кувшин с теплой водой. Видно, Паня позаботилась о ней. Сестра… У нее теперь есть сестра! И не одна! Как она в детстве завидовала тем, у кого есть сестры, братья! Одна, всегда одна… А оказывается, у нее есть сестры… и братья – родные, двоюродные! И сегодня она со всеми познакомится. Агата быстро встала, слегка волнуясь, привела себя в порядок. Вышла из комнаты, прислушалась – тихо. В доме пахло пирогами. Внизу пробили часы девять раз. Агата спустилась в уже знакомую ей прихожую и вошла в гостиную.

Она увидела просторную комнату, стены которой были окрашены в теплый персиковый цвет. Неожиданным оказалось наличие фортепиано в простенке между окнами. У противоположной стены расположились резной дубовый буфет и диван на гнутых ножках, его полосатая шелковая обивка светло-оливкового цвета сочеталась с такими же портьерами на окнах и двери. Угол за диваном занимал полукруглый, выложенный изразцами бок печки голландки. В центре находился большой овальный стол, покрытый вышитой скатертью. За столом, напротив окна, сидел дед в заячьей душегрейке. С его стороны скатерть была завернута, и на освобожденном пятачке лежал