Таинственный возлюбленный - Джулия Сеймур

распускать слухи о том, что фаворит настаивает на выдаче королевских детей лишь потому, что носится с тайной мыслью жениться на освобожденной французской принцессе и сделать ее королевой Наварры. Мануэлю донесли об этом немедленно. Он рассмеялся и приказал доставить ему портрет дофины.

На него глянуло унылое не по возрасту лицо, с висячим бурбонским носом, который уже изрядно надоел Годою и у собственного монарха со всеми его родственниками. «Кому она теперь интересна? — подумал он. — Этой крысе самое место в монастыре». Вздохнув и в который раз подивившись тому, от чего может зависеть человеческая судьба, двадцатипятилетний премьер спрятал портрет подальше и не стал предпринимать никаких мер ни по поводу слухов, ни по поводу зашедших в тупик переговоров. Но Мария Луиза, до которой, конечно же, дошли отголоски этих нелепых слухов, все больше стала склоняться к тому, чтобы отказаться от спасения дофина и его сестры ради скорейшего заключения мира.

Франция по-прежнему категорически отказывалась выдать наследников, а испанская сторона из соображений чести никак не могла найти возможности отказаться от этого требования. Поэтому переговоры о мире так и продолжали стоять на мертвой точке до тех пор, пока всех не поразило неожиданное известие — королевский отрок, так и не став Людовиком Семнадцатым, скончался.

Испанский двор втайне вздохнул с облегчением: спорный вопрос отпадал сам собой, без ущерба для чести Испании.

Однако против всех ожиданий переговоры о мире опять не сдвинулись с мертвой точки, ибо теперь гордая своими победами Французская республика потребовала уступки провинции Гипускоа с главным городом Сан-Себастьяном и возмещения военных издержек в размере четырехсот миллионов. Королева и слышать об этом не хотела.

— Мы желаем, чтобы заключение мира позволило нам вести более широкую жизнь, — холодно ответила Мария Луиза принесшему это известие Годою. — Я же, кроме того, надеюсь, — более мягко добавила она, — что вашими трудами, дон Мануэль, Испания выйдет из войны великой державой.

Выйдя от королевы и проклиная в душе ненасытность своей августейшей любовницы, распространявшуюся даже на вопросы войны и мира, Мануэль тут же вызвал секретаря и, изобразив на лице мрачную гордость, заявил:

— Я испанец! Я не могу уступать Сан-Себастьян и платить французам такую огромную дань.

— В таком случае позвольте, ваше сиятельство, высказать вам некоторые соображения, — против всех ожиданий не растерялся ловкий дипломат. — В результате личных контактов во время переговоров мне удалось нащупать интересную возможность, которая позволит нам с честью выйти из этого затруднительного положения.

— И что же это за возможность? — сразу же оживился Годой, всегда стремившийся к полюбовному решению любых конфликтов, кроме конфликтов с королевой.

— Мы можем заключить с Францией военный союз!

— Военный союз?! Но весь здравомыслящий мир отвернулся от этих смутьянов!

— Да, ваше сиятельство. Но нам достаточно лишь просто пообещать им это, даже не внося в условия договора. На самом деле им самим сейчас очень нужна передышка, а более того, надежда хотя бы на одного потенциального союзника. И если мы даже пока только просто пообещаем Директории в будущем заключить такой союз, она согласится значительно смягчить условия заключения мира.

— А вы уверены, дон Мигель, что Париж удовольствуется одним только обещанием?

— Да, ваше сиятельство, — уверенно ответил секретарь, — если вы направите собственноручно заверенное послание кому-нибудь из видных членов Директории, например… Сиейесу.

— И в этом случае Республика перестанет настаивать на двух этих неприятных пунктах?

— Да, ваше сиятельство.

Годой, не раздумывая, бросился к королеве.

— Что вы имеете нам сообщить, мой дорогой личный секретарь? — искренне удивилась Мария Луиза.

Королева Испании сидела за туалетным столиком, и ей церемонно прислуживали высокородные фрейлины. Движения фрейлин были строго определены этикетом, жесты округлы и плавны, лица-маски набелены и нарумянены. Дамы плавали по апартаментам легко и меланхолично, словно заведенные куклы. Годой смотрел на все это и никак не мог решить — смешон или величествен этот извечный обряд.

— Ваше Величество, я добьюсь от Франции не только вполне приемлемого, но даже почетного мира, если только Ваши Католические Величества дадут мне полномочия вступить в личные неофициальные переговоры с членами Директории.

— А не кажется ли тебе, мой чичо, что ты слишком переоцениваешь свои возможности? — язвительно спросила Мария Луиза. Впрочем, язвительность ее была предназначена, скорее, для фрейлин, ибо главные свои возможности чичо два часа назад доказал — лучше некуда.

— В таком случае сами спасайте свое королевство, — вспылил Годой и вышел, по-простонародному хлопнув дверью. — Проклятая баба! — прошептал он уже в приемной и отправился на псарню проверить, дал ли главный псарь серы заболевшим собакам.

Ни королева, ни фрейлины даже не подали вида, что произошло нечто из ряда вон выходящее, хотя в душе каждой вспыхнул целый костер эмоций. Королеву охватила страшная досада. Пожилая обер-гофмейстерина, весь смысл жизни которой заключался в том, чтобы неукоснительно поддерживать дворцовый этикет, негодовала в связи с недостойным поведеним невоспитанного мужлана. А самая молоденькая фрейлина, недавно вступившая в эту должность сеньорита Лусия де Бермудес, едва сдерживала рвущийся наружу лукавый смех. Она прекрасно понимала, как переворачивается все внутри у старой обер-гофмейстерины, и по этому поводу ей вспомнился услышанный на днях от подруг анекдот, давно уже гулявший по двору. «Говорят, наша старая обер-гофмейстерина никогда не меняет белье. — Почему? — Потому что дворцовый церемониал не дает на этот счет никаких указаний».

Тем не менее ритуал продолжался все также легко и непринужденно до тех пор, пока не было произведено последнее положенное движение.

Мария Луиза отпустила фрейлин и стала играть с ручной обезьянкой, раздумывая, не позвать ли Годоя и не успокоить ли его. А не то, не приведи Бог, он снова пустится по всем злачным кварталам или, того хуже, уйдет на всю ночь к этой шлюхе Тудо. Однако даже эти предположения не могли унять ее досаду. Мария Луиза в который уже раз взглянула на себя в зеркало и отвернулась. В сорок лет красивыми у королевы остались только руки да осанка. И Мария Луиза не стала звать своего личного секретаря.

Размолвка неожиданно оказалась долгой. Королева заупрямилась, а Годой, у которого и так голова шла кругом, обрадовался счастливой передышке. Для виду погрузившись едва ли не в траур из-за размолвки с Ее Величеством, он отменил вечерние приемы просительниц, прогулки с королем, посещения инфанта и в полном упоении проводил время на охоте да в неостывающих объятиях Пепы. В результате переговоры в Базеле окончательно зашли в тупик. Потерявшая терпение Директория дала приказ генералу Периньону перейти в общее наступление, и стремительным броском французы захватили Фигерас и крепость Сан-Себастьян уже в самой Каталонии. В Мадриде поднялась паника, двор засобирался