Карен Робардс - По ту сторону небес

По крайней мере, если и подействовали, то не слишком. Мэту вдруг пришла в голову мысль: а что если Кэролайн привыкла вести беспорядочную половую жизнь? Но, вспомнив, как она вся сжалась, когда он до нее дотронулся, сразу успокоился. Какие бы ни были у Кэролайн Везерби пороки (а Мэт бы уверен, что их у нее предостаточно), такого греха в ней явно не водилось.

Осознание этого вызвало у него чувство глубокой облегчения. Вряд ли бы он смог пережить нечто подобное еще раз.

Внимание Мэта привлек неровный мерцающий огонек в лесу, справа от того места, где он стоял. Даже не один, а сразу несколько. В районе неподалеку от ручья.

Рейли тоже заметил огоньки, и его радостный лай сменился угрожающим. Несмотря на свой безнадежно мирный нрав, со стороны пес производил убедительное впечатление злобного и свирепого животного. Видимо, также решили и те, кто зажег эти огоньки, потому что мерцающие яркие точки внезапно исчезли.

«Фонари, — подумал Мэт, — их задули».

Снова они взялись за свое, снова бродят по лесу, эти призрачные тени, последователи Сатаны, да сгинут они в преисподней! Они устраивают свои нечестивые колдовские обряды ночью в лесу, и никто, кроме них самих, не знает их в лицо. И только Мэт знает — вернее, знал, — по крайней мере, одно имя: Элизабет Мэтисон.

Черная магия была их религией, сказала она ему однажды. И еще много чего рассказывала, яростно выстреливая в него фразами в разгар очередной мучительной ссоры. Они призывали силу земли, чтобы с ее помощью вызывать духов и наводить порчу. Каждый раз сатанисты собирались в новом месте, чтобы не быть обнаруженными, помечая площадку колдовскими заклинаниями на своем особом древнем языке, чтобы все ведьмы знали, где предстояло собраться на шабаш в определенные ночи, вычисляемые по чередованию лунных фаз. Над их сатанингкими кострами Элизабет видела самого Дьявола, танцующего в струйках дыма.

Сумасшествие жены началось, после того как она внезапно вообразила себя ведьмой. Когда Мэт узнал о ее ночных прогулках и их цели, им овладели ужас и отвращение. И, если быть до конца честным, он даже испугался. Разумеется, Мэт запретил Элизабет бродить по ночам в лесу, а когда она отказалась повиноваться, он прибегнул к крайней мере: стал на ночь запирать жену в ее комнате. Когда она окончательно поняла, что он тверд в своем намерении не пускать ее в лес, Элизабет прокляла его настоящим ведьминским проклятием, и это отчетливо слышали его братья и сосед-фермер, случайно зашедший в гости. Непричесанная, со спутанными, разметавшимися по плечам и спине волосами, одетая в одну только ночную сорочку, она высунулась из окна своей спальни и призывала Сатану отомстить ее мужу. Элизабет произносила напыщенные фразы, иногда невнятно бормоча и глотая отдельные слоги. Именно с этого дня по округе поползли слухи, что она ведьма. Когда Мэту сказали об этом в лицо — что отваживались делать только один-два человека на весь поселок, — он лишь презрительно засмеялся. Но до самой смерти Элизабет жила в постоянном страхе, что однажды ее арестуют по обвинению в колдовстве, будут судить и признают виновной. Наказанием за такого рода преступление была виселица или сожжение на костре, как это делали в соседних поселениях. При всем презрении к жене, возраставшем год от года, Мэт не мог желать ей подобной смерти. К тому же для его сыновей такая развязка явилась бы ужасным ударом, а воспоминания преследовали бы их до конца жизни. Вот почему, когда Элизабет утонула, он не стал особенно вдаваться в обстоятельства ее смерти. Возможно, Мэт слишком очерствел сердцем, но единственным чувством было глубокое облегчение. Он имел кое-какие основания подозревать, что группа горожан взяла на себя смелость устроить Элизабет испытание водой, которое частенько устраивают ведьмам. Если даже все было именно так и это кончилось смертью его жены, он все равно не мог ее оживить. Мэт проследил, чтобы Элизабет похоронили по христианскому обычаю, но в остальном предал дело забвению.

Однако последователи Сатаны все еще бродили по лесам, и само их существование было позором, с точки зрения всех богобоязненных людей. У Мэта, в отличие от многих, было больше причин бояться и ненавидеть их.

Вряд ли ведьм можно разогнать ружейными выстрелами, и все же Мэт быстро подхватил мушкет, всегда стоявший наготове у задней двери, и выстрелил в направлении, где загорелись, а потом погасли огоньки. От желтой вспышки огня и резкого звука выстрела у него стало легче на душе, как и от отдачи мушкета в плечо и едкого запаха пороха. Пусть результат его усилий ничтожен, по крайней мере, он попытался что-то предпринять.

Несколько мгновений Мэт постоял, вглядываясь в темноту, но больше ничего не увидел. Затем к нему подскочил Рейли. Высунув язык, он приглашал хозяина поиграть. Для пса инцидент явно был исчерпан. Да и для Мэта тоже. Со смертью Элизабет у него не осталось причин вмешиваться в то, что творилось по ночам в лесу. Никто из членов его семьи ни в чем подобном не участвует, а следовательно, его это не касается.

Мэт повернулся и, держа мушкет в одной руке, направился к дому.

10

Пронзительное кукареканье пары голосистых петухов возвестило зарю нового дня. Кэролайн продолжала бы еще спать, если бы в это же самое время весь дом не наполнился оглушительным гулом. В первую секунду, открыв глаза, она попыталась что-нибудь различить в темноте. Затем, к немалому своему удивлению, поняла, что весь этот ужасный шум не что иное, как пение. Пел мужчина, причем в полную силу своего голоса. Прошло еще несколько секунд. Все еще не проснувшаяся до конца Кэролайн подумала, что она находится в номере одного из третьеразрядных постоялых дворов, где они с отцом частенько останавливались на ночь. Затем в голове у нее прояснилось. Она вспомнила, где находится, и определила, что голос принадлежит Мэту. Пение было крайне немузыкальным, к тому же после каждой строки Мэт расставлял своеобразные знаки препинания в виде громких ударов каким-то металлическим предметом в стены и двери дома, так что грохот стоял невообразимый. Миллисент, которая спала, свернувшись клубочком у Кэролайн на подушке, вскочила, и ее шерсть встала дыбом. Затем кошка спрыгнула на пол и залезла под кровать. Кэролайн пожалела, что не может так же легко и быстро спрятаться.

О вы, кто топчет твердь земную! «Ба-бах!»

Воздайте Господу хвалу! «Ба-бах!»

Чтоб с песней, радостно ликуя… «Ба-бах!»

Нести Ему любовь свою! «Ба-бах!»

В ответ раздавался нестройный хор из криков и тягостных стонов. Певца просили замолчать, но дикие вопли, отдаленно напоминающие церковные песнопения, продолжали терзать слух. Кэролайн тихо застонала и накрыла голову подушкой. Закончив уборку накануне ночью, она буквально падала с ног от усталости. А сейчас, когда на темном небосклоне только появились первые робкие проблески зари, ее уже заставляют просыпаться! Какая ужасная несправедливость!