Виктория Холт - Роковой шаг

— Чтобы мы были вместе, — сказала она. Я была рада этому, потому что иногда мне снилось, что я опять сижу в подвале Жанны и что старая бабка превратилась в ведьму, а волосы, растущие из ее бородавки, превратились в лес, в котором я потерялась.

Тогда я бежала к Дамарис, залезала к ней в постель и рассказывала ей про лес с деревьями, у которых были лица как у старой бабки, а их ветки были грязными пальцами, пересчитывающими деньги.

— Это всего лишь сон, дорогая, — успокаивала меня Дамарис, — а сны никакого вреда тебе не причинят.

Для меня было большим облегчением юркнуть в постель к Дамарис, когда мне снились такие сны.

Меня привели в Эверсли-корт, где жили еще одни мои родственники; Они были совсем старыми, мои прабабушка Арабелла и прадедушка Карлтон, суровый старик с кустистыми бровями. Но, что ни говори, я ему понравилась. Когда он разглядывал меня, мне было немного страшно, но я твердо уперлась ногами в пол, заложила руки за спину и посмотрела ему прямо в глаза, показывая, что ему не удастся запугать меня, потому что, в конце концов, он был не таким страшным, как старая бабка Жанны, и я знала, что даже если он захочет выгнать меня, Дамарис, Джереми и другие не позволят ему этого.

— Ты похожа на свою мать, — сказал Карлтон. — Одна из воинственных Эверсли.

— Да, я такая, — ответила я, — пытаясь выглядеть так же устрашающе, как и он.

Все засмеялись, а прабабушка сказала:

— Кларисса покорила Карлтона.

Была еще одна семейная ветвь. Они приехали в Эверсли из местечка под названием Эйот Аббас. Я смутно помнила Бенджи, потому что он был моим папой прежде Хессенфилда. Это сбивало с толку, и я вообще не понимала всего этого. У меня был папа, и вдруг явился Хессенфилд и сказал, что станет моим папой, но он умер, и теперь его заменит Джереми.

Бедный Бенджи был очень печальным, но когда он увидел меня, глаза его повеселели, он подхватил меня и крепко прижал к себе.

Неясно помнила я и его мать Харриет, обладавшую самыми синими глазами, которые я когда-либо видела; был еще отец Бенджи, Грегори, спокойный, добрый человек. Это были другие мои бабушка и дедушка. Я оказалась окружена родственниками и быстро поняла, что в семье имелись разногласия по поводу меня. Бенджи хотел, чтобы я уехала с ним. Он заявил, что в некотором роде он мой отец и имеет больше прав, чем Дамарис. Бабушка Присцилла сказала, что сердце Дамарис будет разбито, если меня заберут у нее, и уж если на то пошло, это она привезла меня домой.

Я была очень довольна тем, что во мне так нуждаются, и опечалилась, когда Бенджи уехал. Перед отъездом он сказал мне:

— Дорогая Кларисса, Эйот Аббас всегда будет твоим домом, если ты этого захочешь. Ты будешь помнить об этом?

Я обещала, что буду, и Харриет сказала:

— Ты должна почаще приезжать к нам в гости, Кларисса. Это единственное, что может удовлетворить нас.

Я ответила, что приеду, и они уехали. Вскоре после этого Дамарис и Джереми поженились и Эндерби-холл стал моим домом.

Джереми жил там один, и когда Дамарис вышла за него замуж, она поставила себе цель совершенно изменить этот дом. В предсвадебные дни она приезжала туда со мной. Место меня очаровало. Там был человек, которого звали Смит, с лицом, похожим на рельефную карту с реками и горами: оно было все в морщинах и маленьких бородавках, а кожа у него была бурая, как земля. Когда он увидел меня, его лицо сморщилось и рот скривился на одну сторону. Я долго смотрела на него, а потом поняла, что Смит улыбается.

Еще там жил Демон — большой ньюфаундленд ростом с меня, у него была густая курчавая шерсть, наполовину черная, наполовину белая, и пушистый хвост, загнутый на конце. Мы с первого взгляда полюбили друг друга.

— Осторожнее, — сказала Дамарис, — он может укусить.

Да, но только не меня. Демон знал, что я сразу полюбила его. У нас не было собаки ни в отеле, ни, тем более в подвале у Жанны. И я радовалась, что поселюсь в доме, где будут жить Демон, Дамарис, Джереми и Смит.

Смит сказал:

— Я никогда не видел, чтобы он кого-нибудь так принял.

Я обняла Демона и поцеловала его в мокрый нос. Все смотрели на нас с тревогой, но мы-то с Демоном знали, какие у нас отношения.

Джереми был очень доволен, что мы полюбили друг друга. Тогда вообще все были всем довольны, за исключением, конечно, тех минут, когда думали о Карлотте. Я тоже грустила, когда думала о ней и о моем дорогом, красивом Хессенфилде. Дамарис уверяла меня, что они будут счастливы там, куда ушли, и я почувствовала, что тоже буду счастлива там, куда пришла.

Эндерби-холл сначала был несколько мрачным домом, пока не срезали часть кустарника, росшего вокруг него, и не сделали лужайки и клумбы. Дамарис велела вынести кое-какую громоздкую мебель и заменила ее более светлой. Зал со сводчатым потолком и красивыми панелями был великолепен; в одном его конце была перегородка, за которой находилась кухня, а в другом — красивая лестница, ведущая на галерею менестрелей.

— Когда к нам приедут гости, на галерее будут играть музыканты, — сказала мне Дамарис.

Я с благоговением слушала, постигая каждую деталь моей новой жизни и наслаждаясь всем этим.

В доме была одна спальня, в которую Дамарис очень не любила заходить. С детской непосредственностью я спросила ее об этом. Дамарис удивилась. Думаю, она поняла, что выдала свое настроение. Она ответила:

— Я собираюсь все там изменить, Кларисса. Я сделаю так, что эту комнату невозможно будет узнать.

— А мне она нравится, — сказала я. — Она красивая.

Я подошла к кровати и потрогала бархатный полог. Но Дамарис смотрела на него с отвращением, словно видела что-то, чего не могла видеть я. Позже, много позже, я поняла, что значила для нее эта комната.

Ну что ж, она поменяла здесь все, и комната, конечно, стала другой. Красный бархат повесили на окна. Поменяли даже ковер. Дамарис была права: комната действительно стала неузнаваемой. Но они ею не пользовались, хотя она была лучшей в доме. Дверь всегда была закрыта, и я думаю, что Дамарис редко заходила туда.

Итак, мой новый дом, Эндерби-холл, находился в десяти минутах езды от Довер-хауса и на таком же расстоянии от Эверсли-корта. Таким образом, я оказалась в окружении всех моих родных.

Без сомнения, Дамарис и Джереми были счастливы вместе; что касается меня, я была довольна тем, что мне удалось выбраться из этого парижского подвала, и в течение нескольких первых месяцев жила в состоянии радостной признательности за все. Я становилась на середину зала, смотрела на галерею менестрелей и говорила: «Я здесь». А затем пыталась вспомнить подвал с холодным каменным полом и крысами, которые приходили по ночам и смотрели на меня своими злыми глазами, казавшимися желтыми в темноте. Я делала это, чтобы лишний раз напомнить себе, что я вырвалась оттуда и больше никогда, никогда не вернусь туда.