Кейси Майклз - Ожидая тебя

И хотя им не раз приходилось уворачиваться от яблок и прочих фруктов, которыми их забрасывали зрители, но никогда еще в них не стреляли. Нынешняя ситуация заставляла крепко задуматься о своей профессии. Придется побеседовать об этом с Клэнси, подумал Клуни. Если им, конечно, удастся выбраться живыми из большой гостиной.

— Этот дом очень большой, Клуни, — шепнул Клэнси. — Спрячемся до утра в какой-нибудь комнате, а потом решим, что делать дальше. Утро вечера мудренее, говаривала моя мать. Святая была женщина. Давай ползи за мной.

Клуни смотрел, как худой — кожа да кости — Клэнси встал на четвереньки и пополз в сторону двери, ведущей, как он думал, в большую столовую. Чуть ли не упираясь головой в зад Клэнси, зажмурившись и ухватившись руками за его щиколотки, Клуни старательно полз за товарищем по несчастью.

Они почти достигли цели. Рука Клэнси уже лежала на ручке двери в столовую, когда их увидел Август Колтрейн и выстрелил в дверь прямо над ручкой.

— Видишь, как надо, Грайми, — самодовольно произнес хозяин поместья, а Клэнси почувствовал, как сзади на него навалился дрожащий напарник. — Никогда не смей обвинять меня в том, что мои гости не получают того, что я им обещал. А вы, ирландцы, марш на сцену и начинайте свое представление. Заставьте наши сердца петь. Или, может быть, вы сами нам споете?

Клэнси с трудом отодрал от себя Клуни и встал на ноги. Он вздернул подбородок и высокомерно посмотрел на Августа Колтрейна:

— Мы играем пьесы Шекспира, сэр. Мы не поем. Клуни наконец открыл глаза и глянул на сидевшего в отдалении Колтрейна. Их наниматель был высок ростом и черен, как дьявол. А его черные глаза, казалось, могли продырявить железный горшок с расстояния в десять шагов.

— Я немного умею петь, Клэнси, — робко отважился Клуни.

— Сегодня мы будем играть «Как вам это понравится», Клуни, — твердо заявил Клэнси. — Мы сыграем один акт, а потом они о нас забудут. Давай делай, как я сказал, а после мы найдем себе пару жареных куриных ножек и теплую постель.

Не успел Клуни опомниться, как уже стоял на самодельной сцене, установленной перед камином. Клэнси кланялся публике, объявляя, что его партнер сейчас доставит им радость, рассказав о семи возрастах мужчины.

О семи? Клуни чуть язык не проглотил. Неужели нельзя ограничиться четырьмя, а потом откланяться и убежать?

— Я не могу, Клэнси. Просто не могу.

— Клуни, дружище, ты только подумай, — зашептал ему на ухо Клэнси. — Что сделал бы Бард?

— Сверкнул бы пятками, как кролик? — предположил Клуни, но Клэнси дал ему подзатыльник, и он, спотыкаясь, вышел на край сцены.

Он оглядел аудиторию и вздрогнул. «Леди» перестали мутузить друг друга и разлеглись прямо у подножия сцены. Одежда висела на них клочьями, они отпускали непристойные шуточки в адрес Клуни. Его светлость, которого все называли Грайми, держал на коленях большую вазу с апельсинами и вид у него был такой, будто он только и мечтает поскорее пустить их в ход. Остальные, по всей видимости, сами участвовали в каком-то представлении: хохочущие, размалеванные женщины восседали на голых задницах джентльменов, которые изображали жеребцов на увеселительной прогулке.

Август Колтрейн, сверля всех своими черными глазами, сидел на диване с бутылкой в одной руке и пистолетом — в другой. И этот пистолет был направлен прямо в голову Клуни.

Клуни сглотнул, сделал шаг назад и почувствовал, что Клэнси крепко держит его за темно-красный бархатный костюм.

— Ну же, Клуни, — попросил партнер, — начинай!

— «Весь… э… мир… э… театр», — начал Клуни и вдруг ощутил, что куда-то исчезла вся слюна. Лорд Граймз взял апельсин и слегка подбросил его. От пули в голову он умрет сразу и безболезненно, смекнул Клуни, а вот апельсин может сделать больно. Обретя голос, он громко повторил: — «Весь мир — театр, в нем женщины, мужчины — все актеры. У них свои есть выходы, уходы…»[1]

— Вам слышно, что он говорит, Колтрейн? — спросил лорд Граймз и швырнул на сцену апельсин. — Я ни черта не слышу. Давай громче, старина!

— О Боже и все святые, сохраните меня, и я никогда больше не сделаю ничего плохого, — захныкал Клуни. Клэнси между тем ловко перехватил апельсин и поклонился. Именно в этот момент Клуни вспомнил, кто он на самом деле. Он — Клуни из шекспировской труппы актеров, и они с Клэнси должны устроить здесь представление.

Втянув носом воздух, он выпрямился во весь свой непредставительный рост, широко расставил толстые, в залатанных штанах ноги, сложил руки на грушевидном животе и начал снова. Его голос при этом загремел так, что его было слышно в самом дальнем углу салона.

— «И каждый не одну играет роль. Семь действий в пьесе той. Сперва — младенец, блюющий с ревом на руках у мамки…»

Август Колтрейн положил пистолет на стол и схватил рыжеволосую женщину, чтобы помешать ей стянуть с Клуни штаны. Лотта, не желая отставать в озорстве, придвинулась к лорду Граймзу, и уперев руки в бока, громко поинтересовалась, не хочет ли он поиграть сам, вместо того чтобы смотреть представление.

— И то верно! — воскликнул лорд, усаживая ее к себе на колени. — Вот, бери самый большой. — Он протянул ей вазу. — Ты целься в толстого, а я запущу апельсином в тощего, у которого нос как у попугая.

— Поклонись, Клуни, — шепнул Клэнси. Большой апельсин пролетел мимо его уха и разбился о камин. — Кланяйся и уходи. А я — за тобой.

Дальнейших указаний Клуни не потребовалось. Он быстро заковылял к двери, которая вела в столовую. Клэнси не отставал от него ни на шаг.

В открытых дверях он остановился и собрав все свое мужество, встал в позу.

— «Бегите мимо, жирные и жадные мещане!» — громко провозгласил он перед тем, как благоразумно скрыться.

— А теперь куда, Клэнси? — задыхаясь, спросил Клуни, прижавшись спиной к закрытой двери. — Сомневаюсь, что смогу от них убежать.

— Они слишком пьяны, чтобы гнаться за нами, — покачал головой Клэнси, — и слишком заняты своими женщинами, чтобы вспомнить о нас. Мы сделаем так, как я сказал. Поищем чего-нибудь съестного на кухне и найдем местечко, где сможем спокойно поужинать. А представление отложим на другой день, если они вообще вспомнят про нас.

Клуни вздохнул, потом двинулся за напарником, не переставая бубнить.

— Нам надо уехать сейчас же, — заявил он, когда они стали без всякого стеснения рыться на кухне. Все слуги куда-то попрятались — подальше от вакханалии, творящейся в доме. «Уехать, удалиться иль скрыться с глаз долой — как хочешь называй».

— Мы не можем уехать, — сказал Клэнси, поднимаясь по черной лестнице. — Разве ты не помнишь, что они нам почти ничего не заплатили из того, что причитается? У нас даже нет денег, чтобы прокормить бедняжку Порцию хотя бы день. Она очень послушная, что и говорить, но она не согласится сдвинуть фургон с места хотя бы на дюйм, не получив своей ежедневной порции овса.