Энн Чемберлен - София и тайны гарема

Погрузившись в свои мысли, я смотрел на маленькое круглое личико Эсмилькан немного округлившееся благодаря беременности, на ее огромные темные глаза, пухлый маленький подбородок, видел ямочки, игравшие на щеках, когда она улыбалась, и крохотную родинку возле носа и уже в который раз ловил себя на мысли, что любуюсь ее красотой, красотой, которую почти привык уже принимать как нечто привычное, само собой разумеющееся. В этой комнате, стены которой, обшитые панелями с инкрустацией из перламутра и слоновой кости, делали ее похожей на шкатулку для драгоценностей, Эсмилькан походила на бесценную жемчужину, на фоне бархата и шелков казавшуюся еще прекраснее. «Розовую жемчужину», – заметив легкий румянец на ее щеках, добавил я про себя.

И мягко рассмеялся, увидев ее смущение. «Это же пустяки, просто семейный визит, – хотелось сказать мне, пока я молча убирал с ее лба упавший локон черных волос. – Они удовлетворят свое любопытство и вернутся домой, а я останусь. И пусть себе болтают потом, что хотят: я все равно навеки останусь твоим покорным рабом».

– Абдулла! – запротестовала Эсмилькан, нетерпеливо отбросив мою руку пухлыми, как у ребенка, пальчиками. – Беги туда! Немедленно!

Повинуясь желанию своей госпожи, я рысцой сбежал во двор и бросился на помощь приехавшим евнухам, толпившимся вокруг обитых шелком носилок. Плотно задернутые занавески позволили сидевшим внутри укрыться от взглядов любопытных садовников. Сколько те ни старались, ничего кроме вуалей и шелковых накидок разглядеть не удавалось.

В отличие от них я уже научился различать женщин даже в этом плотном коконе, который делал их столь похожими одну на другую. В первый раз я прибыл в Турцию, еще будучи старшим помощником капитана на торговом корабле, принадлежавшем моему дяде, недавно погибшему в бою. Тогда, помнится, я сгоряча даже решил, что в этой стране вовсе нет женщин. Все они были для меня невидимками. Позже я овладел искусством узнавать их благодаря другим чувствам. Так делает слепой, и иной раз ему это удается даже лучше, чем зрячему.

Вот и сегодня я воспользовался своим умением прекрасно различать запахи. И не зря: если гарем принца Селима и можно было с чем-то сравнить, то разве что с роскошным благоухающим садом.

Прикрыв глаза, я втянул в себя воздух. Первый запах, который я различил, был чуть терпкий, немного смолистый аромат мускуса и амбры. Это появилась сама Нур Бану Кадин, мачеха моей госпожи и матери наследника трона Сулеймана. Незамужние сестры моей госпожи благоухали ароматами роз, сандалового дерева и гвоздики. А их служанки напоминали хихикающий букет фиалок, мимозы и цветов апельсинового дерева.

Внезапно шуршащая шелками волна донесла до меня неизвестный прежде аромат. Его почувствовал и один из приехавших евнухов, который придерживал дверцу паланкина. Я подозрительно повел носом – женщина была мне незнакома. Я не узнавал ее, сколько ни старался. Спотыкающаяся походка, попытка неловко кутаться в покрывала, словно они в любую минуту могли соскользнуть, слегка удивили меня. Новая рабыня, решил я про себя, наверняка издалека, турчанки, с детства привыкшие к покрывалам, носят их с удивительным изяществом. Да, скорее всего, новенькая. Не пройдет и нескольких недель, как от ее неуклюжести не останется и следа. Нур Бану славилась своим умением школить неловких рабынь и превращать их в изящные живые статуэтки. Странным было другое. Как это Нур Бану, явившись с визитом к моей госпоже, решилась взять с собой столь неловкую особу?

То, что произошло дальше, заставило меня замереть от изумления. Весь этот благоухающий мимозой и фиалками строй почтительно замер у дверей, пропуская вперед закутанную в покрывала незнакомую рабыню. Я вновь почувствовал странный, незнакомый мне прежде запах – аромат спелой айвы, смешанной с запахом морозного зимнего воздуха. В нем не чувствовалось обычного женского кокетства. Скорее его можно было бы назвать практичным: это был горьковатый запах какого-то снадобья, смешанный с ароматом айвы.

Кто она, эта чужестранка? Что, если ее появление угрожает нарушить мир и покой гарема, в котором царит моя госпожа?

Я твердил себе, что это всего лишь глупые, детские страхи, особенно странные для мужчины, моряка, с детства привыкшего грудью встречать опасности, которые таятся в море. Но, увы! Того немногого, что еще оставалось во мне от мужчины, уже явно недоставало, чтобы вновь превратить меня в пирата, в моряка, которым я был прежде. Меня превратили в существо бесполое, в жалкое подобие сторожевого пса, призванного охранять этот маленький женский рай, отгороженный от всего остального мира узорной железной решеткой. Вот поэтому-то подобные страхи, сколь бы странными и жалкими они порой ни казались, терзали меня, заставляя все время оставаться начеку.

И хотя мою мужественность у меня навсегда безжалостно отняли, на случай опасности я носил на бедре осыпанный драгоценными камнями кинжал. Привычно коснувшись его рукой, я пытался разобраться в своих подозрениях. «Возможно ли, чтобы это был мужчина, укутанный в женские одежды? Или все-таки женщина? Но тогда откуда мой страх? Почему мне кажется, что ее появление таит в себе угрозу?»

Я снова успокаивал себя и гнал тревожные мысли. Если уж Нур Бану Кадин позволила этой незнакомке занять место в своем паланкине, стало быть, она достойна, чтобы войти в гарем моей госпожи.

Как бы там ни было, очень скоро эта тайна раскроется. Вереница женщин прошелестела мимо меня к двери, и ноздрей моих коснулся иной аромат – сильный и резкий, словно его обладательница надменно не желала смешиваться с остальной толпой. Я тут же узнал его, и мысли мои мгновенно приняли совсем другое направление. Теперь мне действительно было из-за чего волноваться. Жасмин! Крепкий, опьяняющий, подчиняющий все себе аромат жасмина принадлежит к тем немногим запахам, к которым невозможно привыкнуть. Аромат жасмина мог означать только одно: здесь Сафия, София Баффо, как ее звали прежде, до того, как она овладела известным только на Востоке искусством пользоваться духами и благовониями. Сафия была одалиской – любимой наложницей родного брата моей госпожи. Я застыл на месте. Так бывало всегда, стоило мне почуять ее присутствие. В моей душе закипела бессильная ненависть ко всем этим покрывалам, которые давали ей преимущество передо мной: из-за них я не видел ее глаз, не знал, в какую сторону кинуться и откуда грозит опасность.

А пока я молча пытался сдержать охватившее меня чувство, Сафия скользнула в узкие двери и стала подниматься по лесенке, не удостоив меня даже взглядом. Правда, уже на самом верху, остановившись, чтобы сбросить туфли, она все-таки задержалась, чтобы дать мне возможность – нарочно, конечно – полюбоваться на мгновение блеснувшими в темноте щиколотками, молочную белизну которых подчеркивали ярко-красные шальвары.