Жюльетта Бенцони - Изгнанник

– Почему же вместо того, чтобы волновать меня по поводу ее здоровья, Мари-Жанна не сказала мне обо всем этом?

– Потому что женщины лучше понимают женщин. Но я искренне думаю, что, как только ребенок родится, лучше будет их удалить, – его мать, его самого и субретку, которая приехала в то время, как я была там. Настоящая англичанка, эта Китти, и притягивает взгляд почти так же, как ее хозяйка! Госпоже Перье не понравился мужчина, который проводил ее до дома, а также его манера задавать вопросы, шныряя повсюду глазами… Если ты хочешь, чтобы я продолжала тебе помогать, тебе надо встряхнуться, Гийом, и дать почувствовать свою власть… Удали твою подругу, или, боюсь, вам не избежать катастрофы!

Она казалась сильно взволнованной, но из всего, что она сказала, Тремэн понял только одно: она согласилась драться на его стороне.

– Вы действительно хотите нам помочь? Это правда?

– При условии, что ты мне пообещаешь сделать все возможное, чтобы отвести опасность, которую представляет ее присутствие…

– Я вам это обещаю. Однако я не могу ее ранить. Вы не представляете, что она для меня значит…

– Почему же! Теперь, когда я с ней познакомилась, то очень хорошо представляю!.. – вздохнула старая женщина.

– Вы вернетесь туда к началу родов?

– Нет, но я найду тебе кого-нибудь, кто сделает это не хуже меня и сумеет держать язык за зубами. У меня есть старая подруга в Брикебеке. Она почти больше не практикует, но согласится остаться там столько, сколько надо. Я дам тебе письмо для нее, которое ты ей отвезешь, а потом сам и проводишь ее куда надо. Надеюсь, ты не поскупишься, ведь она небогата…

Мадемуазель Леусуа со своей огромной корзиной в руках неторопливо продолжала свой путь под любопытными взглядами соседей, Гийом степенно шел с ней рядом, чувствуя, что огромная тяжесть свалилась с его души. Все знали его в Сен-Васте, и за редким исключением жители уважали и даже любили его, так как несмотря на удачу, сопутствующую ему в жизни, он никогда не забывал своего деда – старого Амеля, который работал когда-то на соляных копях, и никогда не стеснялся своего происхождения. То, что он почтительно ухаживал за старой дамой, единодушно уважаемой во всей округе, также не могло не вызвать к нему симпатии простых людей. Тем более что Потантен и мадам Белек уже давно работали в Тринадцати Ветрах Прогуливаясь неторопливо в компании пожилой дамы, Гийом снисходительно сносил шуточки в свой адрес со стороны молодых женщин и даже девушек, сердца которых начинали трепетать, а щеки заливал румянец, если он отвечал им улыбкой.

Вернувшись домой, мадемуазель Леусуа тут же принялась за обещанное письмо, с которым ознакомила и Гийома, сопроводив некоторыми комментариями. Он молча слушал ее, но когда она посыпала песком и складывала вчетверо исписанный листок, он вдруг спросил:

– Раз уж вы решились мне помогать, почему вы заставили меня так долго томиться в неизвестности? Если бы я сам не приехал сегодня утром…

Впервые за время их долгой беседы она улыбнулась ему своей лукавой улыбкой, которая так нравилась Гийому:

– Я и сама собиралась зайти к тебе сегодня! Мне стало уже казаться, что ты слишком медлишь, а у нас не так много времени, чтобы растрачивать его впустую.

– А не могли бы вы прийти пораньше?

– Разумеется, нет! Ты заслуживаешь того, чтобы хорошенько тебя проучить. Вот, возьми это письмо, – сказала она, протягивая ему листок бумаги, но не сразу выпуская его из рук. – Не забывай, я помогу тебе при одном условии. Я не стану скрывать, что, соглашаясь помочь тебе, я думаю прежде всего о твоей жене и твоих детях! Нужно – ты слышишь? – просто необходимо, чтобы леди Тримэйн уехала сразу же, как только она разрешится от бремени. И как можно дальше от Тринадцати Ветров!

– Мне будет очень трудно выполнить это условие. Она – у себя дома в Овеньере. А о том, чтобы она вернулась к своей матери, не может быть и речи.

– Я знаю! Но разве на земле нет другого места, кроме Англии и Котантена? А Франция, Швейцария, Италия, Голландия? К тому же ты достаточно богат, чтобы обеспечить им достойное содержание, где бы они не находились, там, где им захочется жить, – ей и ее ребенку…

Она сняла очки, положила их на столик перед собой и осторожно протерла усталые глаза:

– А теперь, тебе пора уходить! Надеюсь, тебе не составить труда нанять коляску на почтовой станции в Брикебеке…

Гийом склонился над ней, чтобы поцеловать на прощание. На этот раз оба не оттолкнула его и даже прижалась на мгновение к его плечу, прежде чем вернуть ему поцелуй:

– Просто представить себе не могу, что же такое тебе надо совершить, чтобы я смогла по-настоящему на тебя рассердиться! Твое несчастье заключается в том, что женщины просто не в силах противостоять тебе… Ах! Чуть не забыла: ты не должен ездить туда постоянно. Проводишь мадемуазель Лёду, а потом тебе сообщат, когда можно будет еще приехать!.. Обещай мне это!

Разве можно поступить иначе, когда ты испытываешь признательность к кому-либо! Конечно, Гийом дал обещание, а затем поспешил вернуться к себе, не забыв перед этим заскочить в мэрию и исполнить кое-какие обязанности в качестве муниципального служащего… В тот же день после обеда он поспешил в Брикебек, заявив, что его срочно вызывают в Гранвиль: как раз накануне он получил письмо от своего друга Вомартена. Оно было как нельзя кстати, так как его можно было использовать как предлог, хотя в письме и не содержалось ничего подобного – только рассказ о каких-то семейных делах и кое-какие счета. Благодаря ему Гийом мог надеяться провести целых два дня с Мари-Дус. Забыв всякую предосторожность, он грезил только теми несколькими мгновениями счастья, которые он намеревался украсть у судьбы…

14 июля этого восхитительного 1790 года, напоенного надеждой, вся Франция пышно праздновала день Коммуны. В Париже помпезное празднество по этому случаю было организовано на античный манер: нескончаемые вереницы молодых девушек, одетых в белые одежды и увенчанных цветами, пели гимны во славу Отечества во время торжественного богослужения, которое проводил знаменитый Талейран-Перигор, известный в то время как епископ Отенский. Пока тысячи зрителей под лучами палящего солнца проливали по этому поводу нескончаемые слезы умиления, в Валони новая Национальная гвардия принимала присягу при пронизывающем насквозь северном ветре, который был готов разорвать на части развевающиеся флаги. В Шербурге было еще хуже: приходский священник церкви Пресвятой троицы отважился при шквалистом ветре служить мессу перед алтарем, укрепленным на земле на четырех опорах, словно мачта корабля, установленного посередине верфи в Шантрейде. Автор этого блестящего проекта заботливо предусмотрел четыре перильца, ведущие к вышеописанному алтарю, которые были украшены цветами, но оказались совершенно бесполезными. Подобное сооружение являло собой пример героизма и должно было надолго запечатлеться в памяти обитателей хижин, но Жозеф Энгуль при виде всего этого чуть не умер со смеху. Ко всему прочему примешался дождь, и иллюминации, которая, как предполагалось, должна была вспыхнуть и осветить город при первых звуках канона, хватило ненадолго.