Барбара Картленд - Невероятный медовый месяц

И вот они сбежали, чему герцог был весьма рад, и теперь, сметая белые зернышки со своей одежды, он думал о том, что, хоть рис и является символом изобилия, от языческого обряда посыпания им новобрачных давным-давно пора бы отказаться.

— Вы не думаете, что надо бы остановиться и сказать кучеру, чтобы он отвязал эти подковы и сапоги, которые так стучат позади нас? — спросила Антония, нарушая ход его мыслей.

— У меня есть идея получше, — ответил герцог. — Когда мы выехали за деревню, я отдал распоряжение, чтобы мой фаэтон ждал нас на перекрестке. Я подумал, что так мы быстрее доберемся до Лондона, хотя, возможно, не все обычаи будут соблюдены.

— О, это же намного приятнее, чем сидеть взаперти в этой карете в течение стольких часов! — обрадовалась Антония. — Как хорошо, что вы подумали об этом!

Неподдельный восторг, звучавший в ее голосе, улучшил прескверное настроение, в котором герцог пребывал с самого утра.

Всю дорогу они молчали, пока карета не доехала до указанного места и Антония не выпрыгнула, торопясь пересесть в поджидающий их фаэтон.

Она весело приветствовала грумов и, как заметил герцог, обратилась к каждому по имени, затем похлопала по холке каждую из четверки отлично подобранных каштанок.

Антония тихонько заговорила с лошадьми, и животные запрядали ушами и потянулись мордами к ней, словно сами собирались что-то рассказать девушке.

— Я рада, что Руфус отвезет нас в Лондон, — сказала она Иву, и глаза ее засияли от восторга. — Он всегда был моим любимчиком.

— Да, леди Антония, — несколько неуверенным тоном ответил старый грум.

Его смущало, что Антония заговорила с ним в присутствии герцога, выказав при этом слишком близкое знакомство с лошадьми, что ему, Иву, не так-то просто будет объяснить своему хозяину.

— Полагаю, нам пора ехать! — несколько резковато произнес герцог. — Гости вскоре начнут разъезжаться по домам и могут увидеть, что мы меняем экипаж, — а это вызовет ненужные толки.

— Да-да, конечно, — послушно согласилась Антония.

Кучер помог ей занять место в фаэтоне, грум вспрыгнул на подножку сзади, герцог тронул кучера за плечо, и экипаж двинулся в путь. Четверка верховых лошадей, предназначавшихся для верховых прогулок в Лондоне, сопровождала фаэтон.

— Это восхитительно! — радовалась Антония. — Я гадала, когда же вы прокатите меня в своем фаэтоне, и думала, что придется ждать возвращения из свадебного путешествия.

Герцог взглянул на нее и вдруг заметил, что короткое сатиновое верхнее платье, надетое сейчас поверх другого, тонкого, идет Антонии больше, чем то, которое он видел на ней при прошлых встречах, а шляпка, украшенная страусовыми перьями, выгодно оттеняет цвет ее глаз. Правда, сравнение со старшей сестрой было не в пользу Антонии, однако, кажется, и в ней ощущалось некое очарование, которое, впрочем, еще предстояло открыть Донкастеру.

Он испытал облегчение, обнаружив также, что она не болтала без умолку все время, пока они ехали.

В самом деле казалось, что все ее внимание отдано лошадям, а герцог по дороге вдруг заметил, что чистый воздух и легкий ветерок способствуют улучшению настроения, снимая напряжение, которое он испытывал с раннего утра.

После обеда в Донкастер-хаузе, в котором им предстояло провести первую брачную ночь, герцог действительно почувствовал себя лучше и наконец смирился со своим новым положением.

Он даже испытал нечто похожее на удовольствие, объясняя Антонии свои планы относительно скачек в Гудвуде, которые должны состояться, когда они будут в отъезде.

Его также приятно поразила осведомленность Антонии в области инноваций в конюшнях Донкастер-Парка, которые после смерти отца достались герцогу не в лучшем состоянии, о лошадях, приобретенных им за последние пять лет, и, что самое удивительное, информированность девушки относительно состояния дел других владельцев конюшен — потенциальных его конкурентов на предстоящих скачках.

— Как вы все это узнали? — спросил герцог, когда Антония поправила его в Вопросе, касавшемся происхождения одной из кобыл лорда Дерби, а после недолгого спора он обнаружил, что был не прав.

— Про скачки я читаю в газетах, — ответила Антония с улыбкой. — Папа пришел бы в ужас, если бы узнал, что я делаю это, потому что в большинстве этих изданий печатаются скандальные полицейские отчеты и клеветнические намеки на нелицеприятные события из жизни известных политических и общественных деятелей.

Герцог слишком хорошо знал, какие газеты она имела в виду, и подумал, что это, несомненно, и есть самое неподходящее чтение для молодой девушки.

Однако все, о чем говорила Антония, казалось ему не столь уж важным — в любом случае не настолько, чтобы упрекать ее за нездоровый интерес к низкопробной прессе.

После обеда они из столовой перешли в библиотеку, несмотря на то что герцог предложил отдохнуть в салоне на втором этаже, который считался самой удобной комнатой в доме.

— Я слышала, что библиотека — ваша любимая комната, — заметила Антония и предложила:

— Давайте посидим там.

— А мне кажется, вы выбрали библиотеку, потому что вам не терпится взглянуть на мои книги, — улыбнулся герцог.

— О, как бы мне хотелось, чтобы вы, — сказала Антония, — когда у вас для этого будет время, показали мне все дивные сокровища, которые собраны в этом доме и про которые мне говорили, что они столь же прекрасны; как и те, что хранятся в Донкастер-Парке…

— У меня создается впечатление, что вы давно знаете о них больше, чем я, — с кислой улыбкой ответил герцог.

Антония промолчала, пораженная количеством книг, собранных в библиотеке, порог которой они как раз переступили.

Герцог с интересом наблюдал за тем, как меняется выражение ее лица, как едва заметная вежливая улыбка уступает место подлинному восторгу, как сияют ее глаза, — и прекрасно сознавал, что ее восхищение вызвано отнюдь не его присутствием.

Словно догадавшись, о чем думает ее супруг, Антония устремила на него взгляд своих огромных серо-зеленых глаз, и герцог понял, что она собирается сказать ему нечто важное.

— Я хочу… спросить вас кое о чем, — робко произнесла Антония.

Теперь тон ее голоса стал совсем другим, и то веселое оживление, с которым она говорила в течение всего вечера, почти исчезло.

— О чем же? — мягко спросил он, стараясь ободрить ее.

Он чувствовал, что девушка подыскивает слова, но вдруг раскрылась дверь, и на пороге возник дворецкий.

— Маркиза Норто, ваша светлость! — объявил он.

Герцог вздрогнул от неожиданности, а затем медленно поднялся.

Когда маркиза, ослепительно прекрасная в блеске бриллиантов, украшавших ее шею, волосы и платье, длинный шлейф которого вздымался позади нее, больше похожая на рождественскую фею, чем на земную женщину, плавной, скользящей походкой направилась к ним, Антония тоже встала со своего кресла.