Кристофер Гортнер - Последняя королева

Ознакомительный фрагмент

– Тебе нравится, маленькая инфанта? – спросил он, и я кивнула, сгорая от желания.

Он упал на постель. Пальцы его, казалось, были повсюду, изощренно обследуя мое тело и разжигая в нем еще больше огня. Наконец, когда я начала вся дрожать и услышала собственные хриплые вздохи, он закинул мои ноги себе на плечи и резким движением вошел в меня.

От острой боли у меня перехватило дыхание, и я инстинктивно выгнулась ему навстречу. Мы слились воедино, хватая друг друга руками и пожирая губами, пока все его тело не изогнулось дугой, извергая семя.

– Теперь, моя Хуана, – выдохнул он мне в ухо, – теперь мы единое целое.

Глава 7

Два дня спустя нас еще раз поженили – в соборе. Знати и духовенства, свидетелей нашего союза, вполне хватило, чтобы удовлетворить даже завышенные требования доньи Аны.

Последовало еще одно большое пиршество. Когда оно было в самом разгаре, Филипп схватил меня за руку и со смехом потащил через дворец в мои покои. Заперев дверь, он бросил меня на ковер и стал срывать одежду. С ковра мы переместились на кровать, лаская друг друга руками и губами на пахнущих лавандой простынях. Следуя его стонам и шепотам, я старалась показать ему, что быстро учусь, находя удовольствие не только в том, что он делал со мной, но и давая ему то, чего желал он сам.

Позже, лежа среди смятых простыней и глядя в потолок, я вдруг поняла, что вспоминаю тот день, когда перед моими глазами впервые предстало великолепие покоренного мира мавров. Тогда я чувствовала то же, что и сейчас, – невероятный восторг и веру в чудо.

Я повернулась к Филиппу. Он лежал, закинув руку на лоб.

– Что? – пробормотал он, привлекая меня к себе.

Глаза его были полузакрыты, словно он боролся со сном.

– Хочу рассказать тебе про Испанию, – прошептала я.

– Давай, – лениво улыбнулся он. – Расскажи.

И я начала рассказывать, воссоздавая в погруженной во мрак комнате краски и образы моей страны. Я вновь переживала поход на Гранаду и видела мать в воинских доспехах во главе ее войска. Снова слышала свист катапульт и вызывающий смех отца, шагавшего через ряды бойцов. Стояла на берегу океана, глядя, как уходит в море Колон на галеонах, которые мать купила на свои драгоценности; ехала вместе с процессией в Толедо, чтобы увидеть возвращение Колона с экзотическими птицами в клетках и туземцами из неведомых земель. Танцевала в зале, ссорилась и мирилась с сестрами, следовала за слетавшимися на закате летучими мышами и в последний раз смотрела на молчаливую, похожую на льва Альгамбру. Закончив, я обхватила руками колени, и глаза мои наполнились слезами.

Филипп лежал рядом столь тихо, что мне показалось, будто он заснул. Я наклонилась к нему, но глаза его были открыты.

– Фелипе, – тихо сказала я на моем родном языке. – Что случилось? Ты такой грустный.

Он вздохнул:

– Я думал о своей семье. Или о том, что можно назвать моей семьей. – На меня он не смотрел. – Моя мать погибла, когда я был еще младенцем. Отец настолько ее любил, что не смог вынести потери – или, возможно, ответственности за воспитание собственных детей. Он отправил меня сюда, а сестру во Францию, как будущую невесту короля Карла. Карл в конце концов отверг Маргариту, но к тому времени, когда мы воссоединились, мы с ней уже выросли. В детстве мы друг друга не знали.

Я не могла такого представить. В основном я проводила время вдали от родителей лишь летом в Гранаде, и даже тогда со мной были сестры. Мать тщательно наблюдала за нашим воспитанием, подбирая учителей, исправляя наши тетради и составляя распорядок дня. Несмотря на ее вездесущее присутствие, я всегда считала, что мне повезло: королевских детей часто отсылали в их собственные владения, где их растили чужие люди.

– А твой отец? – решилась спросить я. – Он тебя навещал?

Филипп холодно улыбнулся:

– Отец предпочитает Вену, откуда он может править своей могущественной империей. Он навещал меня раз в год – проверял мои расходы, интересовался моим образованием, а потом уезжал. Как-то раз, еще мальчишкой, я пытался упросить его остаться, держась за стремя. «Твое место здесь, – ответил он из седла. – Я не желаю видеть тебя плачущим, словно девчонка. Мы принцы, а принцы должны учиться жить одни. Мы ни в ком не должны нуждаться. И нам не подобает проявлять слабость».

Жестокие слова напомнили мне то, что сказала мать в Аревало. Я почти не знала мужчину рядом, но у нас было нечто общее: мы оба чувствовали себя зажатыми в железные тиски долга, навсегда отделявшие нас от остального мира.

– Я слышала похожие слова, – тихо сказала я. – Действительно, тяжкий урок.

– Для меня – вряд ли. – Филипп пожал плечами. – Я понял, что действительно без многого могу обойтись, включая отца. По крайней мере, пока мне не исполнилось двенадцать. – Голос его потеплел. – Как раз тогда мне начал служить Безансон – отец назначил его моим духовником. Он научил меня всему, что требовалось знать принцу. В четырнадцать лет меня сочли достаточно взрослым, чтобы править Фландрией от имени отца, и первое, что я сделал, – ходатайствовал перед Римом о разрешении Безансону стать моим канцлером. Хотя он остается архиепископом, главный его долг – служить мне.

О столь необычных назначениях я никогда прежде не слышала.

– У моей матери есть доверенный советник, в чем-то похожий на него, – архиепископ Сиснерос. Он глава толедского престола, самого большого в Кастилии. Но он лишь наставляет мать в вопросах религии.

– Да, я о нем слышал. – Нарочито понизив голос, Филипп скрючил пальцы возле лица, подобно когтям. – Говорят, он настолько набожен, что постоянно охотится за нехристями, где бы те ни скрывались, и круглый год ходит в сандалиях, независимо от погоды.

Рассмеявшись, я прижалась к нему, и он поцеловал меня в лоб.

– Пора спать, маленькая инфанта. Завтра нам рано вставать: мы едем в Антверпен, где Маргарита сядет на корабль в Испанию. Потом в Брюссель. А после я покажу тебе нашу будущую империю.

Взъерошив мои волосы, он еще раз поцеловал меня и отвернулся. Вскоре он уже спал.

Приподнявшись на локте, я взглянула на его профиль.

Из-за избытка чувств, охвативших меня после приезда во Фландрию, мне даже не пришло в голову, что ему всего семнадцать. Да, по королевским понятиям он считался уже мужчиной и правителем, но вряд ли его было можно назвать взрослым, как телом, так и душой. Глядя на его широкие плечи, я вспомнила, как разозлилась на собственную судьбу, узнав о скором замужестве. Я обвиняла Филиппа в том, что он разлучил меня с Испанией, страстно желала бежать прочь от ответственности без любви, которую, как я тогда считала, повлечет наш брак.