Жюльетта Бенцони - В альковах королей

Но Виктор-Амедей только презрительно фыркнул и отошел к невысокому круглому столику, на котором красовалась внушительных размеров ваза с фруктами. Повертев в пальцах кисточку винограда, король отправил в рот сразу две ягоды и произнес негромко, но с явным раздражением:

– Странно, но мне отчего-то очень захотелось есть… Это, верно, вы виноваты. Отвлекли меня от мыслей о вечном и вынудили думать о Мопсе и о его будущем. Хороший же из него получится король – глупый, неотесанный да к тому же уродец! Хотел бы я знать, в кого он такой удался? Остальные-то наши дети – сущие ангелы.

Королева потупилась. Да, обе дочери были на удивление хороши собой, и покойный принц тоже имел полное право именоваться красавцем, ну а Карл-Иммануил… Что ж, Карл-Иммануил немало походил на собственного отца. Король попросту не желал замечать этой очевидности. Сам-то он был доволен своей внешностью, и его не смущали ни слишком узкое лицо, ни усеянные оспинами щеки, ни длиннющий нос, украшенный на конце неким подобием шарика. Вдобавок Его Величество был рыжим, а над верхней губой у него топорщилось несколько волосков, претендовавших на звание усов.

Виктор-Амедей был человеком на удивление хитрым и упрямым. Он обладал отличным политическим чутьем, если не сказать – нюхом, и враги всегда остерегались его. А еще о нем было известно, что он очень скуп. «Вот скареда, почище сардинского короля!» – говорили о ком-нибудь, если желали уязвить. И действительно, гардероб Виктора-Амедея был так скромен, что ему не позавидовал бы даже нищий. В любое время года король носил лишенный каких бы то ни было украшений коричневый наряд из не слишком тонкого сукна, тяжелые грубые башмаки и простые полотняные сорочки. Рукоятка же его шпаги была обшита кожей – чтобы баски камзола не протерлись раньше времени.

– Пожалуйста, не надевайте хотя бы этот синий плащ, – умоляла мужа королева, бывшая, к слову сказать, большой модницей и обожавшая красивые платья. – Вы же в нем вылитый бродяга!

Но король только плотнее запахивал свой и впрямь чудовищный плащ и отвечал, покачиваясь с пятки на носок (его излюбленная манера, тоже сильно раздражавшая королеву):

– Неужели же я похожу на бродягу, душа моя? Но посмотрите, какой мне нынче доставили из Парижа парик! А моя шляпа? Правда, эти перья изумительны? Ах, если бы еще цена была не так велика! Но что делать, что делать, вы же знаете, шляпы и парики – это моя слабость.

И Анна-Мария улыбалась и принималась разглядывать изящный аграф на новой мужниной шляпе. Королева долго, но безуспешно пыталась взять в толк, каким образом отвратительная скупость уживалась в ее супруге с любовью к роскошным головным уборам и радующим глаз творениям искусных парикмахеров. Ведь Виктор-Амедей всегда носил башмаки, какие, пожалуй, не надел бы и мельник, и шляпы, каждая из которых стоила не меньше мельницы.

– Теперь нам придется стать очень и очень бережливыми, – заявил король Сардинии своей жене примерно через два месяца после гибели старшего сына. – Ведь Карл-Иммануил – совершеннейший невежда… не то что наш… наш милый Виктор.

И король на несколько мгновений умолк. Он пытался справиться с подступившими рыданиями, и это ему удалось.

– Так вот, – продолжал он, – вы, друг мой, хорошо знаете, что я никогда не был скрягой (тут королева открыла рот, желая что-то сказать, но быстро передумала и начала поправлять ленту на траурном чепце), однако образование Карла-Иммануила обойдется нам в кругленькую сумму, так что не взыщите, если я велю урезать кое-какие расходы.

И к Карлу-Иммануилу было приглашено сразу несколько учителей. Ему пришлось овладевать тайнами баллистики и математики, стратегии и дипломатии, литературы и политической экономии. Вдобавок несчастного Мопса, который от природы был очень неуклюж, вынуждали подолгу ездить верхом, танцевать, фехтовать и стрелять из пистолета.

– Я очень устал, я больше не могу, – начинал он причитать после двух часов подобных телесных упражнений, и ему оказывали милость – разрешали вернуться к книгам. Короче говоря, бедняга и впрямь мог стать дурачком, потому что его пытались за полгода обучить всему тому, во что покойный Виктор-Амедей вникал несколько долгих лет.

Когда юноше исполнился двадцать один год, его женили – на девушке, которую он до свадьбы ни разу и в глаза не видел. Ему даже портрета ее не показали – потому, наверное, что она была еще некрасивее Мопса. Девицу звали Кристиной-Луизой, и она была дочерью курфюрста Шульцбахского.

– Вот что, дитя мое, – наставительно говорила ей Анна-Мария, – со временем вы станете королевой, поэтому вам следует многому научиться. Ваш муж постигает разом несколько наук, и я бы советовала вам не отставать от него. – Тут королева помедлила, пристально разглядывая смутившуюся невестку, и слегка понизила голос. – Но и о постельных утехах не забывайте. Карл-Иммануил так усердно занимается, что ему иногда просто необходимо отвлечься. Может, помочь вам советом? Ну же, не робейте, спрашивайте!

Но Кристина-Луиза так покраснела и так отчаянно замотала головой, что королева отступилась.

– Хорошо-хорошо, девочка, – сказала она. – Надеюсь, вы справитесь сами.

И обе женщины молча склонились над шитьем.

Однако Виктор-Амедей не был так снисходителен к молодой чете и каждые два месяца заставлял сына и невестку непрестанно молиться в течение девяти долгих дней, прося Небо даровать им потомство. Но все было бесполезно. Кристина-Луиза ни разу не забеременела и спустя полтора года после свадьбы тихо сошла в могилу.

– Она была девственницей, – шептались на церковных скамьях во время церемонии отпевания. – Ей бы следовало лежать сейчас в белом гробу.

Весь Турин знал о том, что принц ни разу не прикоснулся к молодой жене, ни разу не попытался исполнить свой супружеский долг.

Да, так оно и было. Мопсу не нравилась его жена. Он чувствовал себя оскорбленным, когда глядел на нее, потому что полагал, что родители нарочно женили его на создании таком же некрасивом, как он сам. И бедняжка зачахла от тоски и горя, так и не решившись открыть свекрови свою тайну. Кристина-Луиза была уверена, что Мопсу придется плохо, если она выдаст его, и потому несчастная молчала и только плакала все ночи напролет.

Едва лишь траур закончился, как Виктор-Амедей позвал к себе сына и принялся распекать его.

– Ни на что вы не годны, Мопс, – сердито сказал король. – Ни на что! Как известно, у нас с вашей матушкой родилось четверо детей, а вы не смогли зачать ни одного! Да знаете ли вы, как дорого стоило мне устройство вашего брака?! А похороны вашей несчастной жены? Я мог бы купить на эти деньги десяток наимоднейших шляп! (Виктор-Амедей говорил совершенно серьезно. Парики и шляпы действительно были для него мерилом всех вещей, и близкие уже не удивлялись этой его странности.) Вот что, юноша: я подыскал вам новую невесту и заранее объявляю, что сделаю все для того, чтобы у вас появился наследник!