Филиппа Грегори - Королевская шутиха

Я привычно огляделась по сторонам, не слышит ли нас кто. Сейчас даже подслушивать было некому.

— Со мной все хорошо. А вот королева заболела. У нее жар, жалуется на ломоту во всех костях. Течет из носа и из глаз. И, как всегда, в печали.

— Сейчас половина Лондона болеет, — сказал Джон Ди. — Давно не помню такого холодного и сырого лета. Как твой сынишка?

— Слава Богу, здоров.

— Он так и не говорит?

— Нет.

— Я думал о нем и о нашем с тобой разговоре. Есть один человек. Он мог бы тебе помочь. Врач.

— В Лондоне? — спросила я.

Джон Ди извлек клочок бумаги.

— Я записал его адрес на случай, если вдруг встречу тебя сегодня. Этому человеку ты можешь доверять.

Я не без внутреннего трепета взяла адрес врача, понимая, что Джон Ди так и остался для меня загадочной личностью.

— Вы, наверное, пришли повидаться с сэром Робертом? — спросила я. — К вечеру он должен вернуться из Хатфилда.

— Тогда я обожду в его покоях, — сказал доктор Ди. — Не хочу обедать в большом зале, когда там нет королевы. Не люблю смотреть на пустой английский трон.

— И я тоже, — призналась я, постепенно освобождаясь от страха. — У меня были те же мысли.

— Тому врачу можешь смело доверять, — повторил Джон Ди, касаясь моей руки. — Расскажи ему, кто ты и что нужно твоему ребенку. Уверен, он тебе поможет.

На следующий день я вместе с Дэнни отправилась к врачу. Он жил в той части города, где находились судейские гильдии. Подойдя к узкому и высокому дому, я постучалась. Дверь открыла приятного вида девушка. Я назвала себя. Служанка ответила, что ее хозяин примет меня, но сейчас он занят и просил обождать в гостиной. Она провела меня в комнату, стены которой были уставлены шкафами, но вместо книг на их полках лежали камни всех размеров и цветов.

Врач застал меня любующейся великолепным куском мрамора редкого медового цвета.

— Вам интересны камни, миссис Карпентер? — спросил он.

Я осторожно положила камень на место.

— Особо нет, но мне доводилось читать о камнях и о том, каким странным образом они располагаются на поверхности земли и под нею. И до сих пор этому не найдено объяснения.

— Вы правы, — кивнул врач. — Пока никто не объяснил, почему в одном месте мы находим уголь, а в другом — золото. Как раз об этом мы недавно беседовали с вашим другом, мистером Ди.

Приглядевшись, я поняла: врач, как и я, принадлежал к избранному народу. У нас с ним был почти одинаковый цвет кожи и глаз. Мне понравилось его лицо с длинным сильным носом, выгнутыми бровями и высокими скулами.

Вспомнив совет Джона Ди — говорить с этим человеком без утайки, я сказала:

— Карпентер — фамилия моего мужа. Прежде я звалась Ханной Верде. Когда я была еще маленькой, мы с отцом перебрались в Англию. Если вы присмотритесь к цвету моей кожи и глаз, вы убедитесь, что мы с вами принадлежим к одному народу. Мой сын — тоже. Ему всего два года. Он нуждается в вашей помощи.

Врач посмотрел на меня так, будто готов был все отрицать.

— Извините, миссис Карпентер. Я не знаю никаких Верде, — осторожно сказал он. — И не понимаю, о какой принадлежности к одному народу вы сейчас говорили.

— Мой отец происходил из рода Верде. Это старинный род испанских евреев. Мы жили в Арагоне. Приехав в Англию, отец сменил фамилию на Грин. Мои парижские родственники носят фамилию Гастон. Карпентер — фамилия моего мужа, а происходит он из рода Дизраэли. Сейчас муж в Кале.

При упоминании о Дэниеле мой голос слегка дрогнул.

— Мы там жили… до вторжения французов. Муж попал к ним в плен. Я давно не имею вестей о нем. Ребенок — его сын. Мальчик не говорит с тех самых пор, как мы бежали из Кале. Должно быть, это следствие сильного испуга. Но он — сын Дэниела Дизраэли и нуждается в том, что принадлежит ему от рождения.

— Я вас понимаю, — уже мягче ответил врач. — А чем вы докажете принадлежность к вашему народу и искренность вашего намерения?

Даже в его доме, где нас вряд ли подслушивали, я привычно понизила голос до совсем тихого шепота.

— Когда умер мой отец, мы повернули его лицом к стене и сказали: «Возвеличено и свято будет имя Господне в мире, что сотворил Он волею Своей. И да воздвигнет Он царствие свое в дни вашей жизни и жизни всех колен Израилевых, и да приидет оно вскорости, по молитвам вашим. Аминь».

— Аминь, — прошептал врач, закрыв глаза. Потом вновь открыл их и спросил: — И чего же вы от меня хотите, Ханна Дизраэли?

— Мой сын не говорит.

— Он немой?

— В Кале у него на глазах убили его няньку. С тех пор он не произнес ни слова.

Врач кивнул. Он усадил Дэнни на свое колено и осторожно коснулся лица малыша, ушей и глаз. Я подумала, что Дэниел, должно быть, с такой же заботой осматривал чужих детей. Увижу ли я своего мужа снова? Смогу ли научить сына произносить имя его отца?

— У вашего сына нет ни болезней, ни телесных повреждений, которые мешали бы ему говорить.

— Он смеется, издает другие звуки. А вот слов не произносит.

— Вы хотите сделать сыну обрезание? — совсем тихо спросил врач. — Это даст ему определенную жизненную принадлежность. После этого в нем будут признавать еврея. И сам он будет ощущать себя евреем.

— Нынче я храню свою веру в сердце, — еще тише, чем он, сказала я. — В детстве я ни о чем не думала, ничего не знала и просто тосковала по своей матери. Теперь я уже взрослая. У меня есть сын. Теперь я понимаю: есть нечто большее, чем связь матери с ребенком. Есть наш народ и наша вера. Наша маленькая семья — часть большой семьи, называющейся нашим народом. Так было и так будет. Мы смертны, но наш народ продолжает жить. Я потеряла отца, мать. Возможно, потеряла мужа. Но у меня остается сын, и у меня остается принадлежность к нашему народу. Я знаю: Бог есть. Я знаю Его имя — Элохим. Значит, есть и вера. Маленький Дэниел — часть нашего народа. Я не могу и не смею скрывать этого от него.

Врач кивнул.

— Это не займет много времени, — сказал он.

Он взял Дэнни на руки и куда-то понес. В глазах малыша появилась тревога. Я постаралась ободряюще улыбнуться ему, хотя не знала, поможет ли ему моя улыбка. Я подошла к окну и вцепилась в оконную задвижку. Я сжимала пальцы все сильнее, пока они не побелели. Изнутри донесся негромкий плач Дэнни. Свершилось! Теперь он — настоящий сын своего отца.

Должно быть, врач был еще и раввином. Я не осмелилась об этом спрашивать, когда он передал мне затихшего Дэнни.

— Думаю, теперь ваш сын заговорит.

Я поблагодарила за помощь. Врач проводил меня до двери. Он не советовал мне быть осторожной. Я не обещала ему молчать. Мы и так оба знали: по другую сторону двери была страна, где наш народ презирали и ненавидели, где ненавидели и презирали нашу веру, забывая, что мы — немногочисленный народ, рассеянный по всему свету, а наша вера — немногочисленные полузабытые молитвы и не всегда понятные нам ритуалы.