Филиппа Грегори - Колдунья

— Пожалуйста, введите эту пожилую женщину, — велел отец Стефан. — Хочу задать ей несколько вопросов.

Он положил книгу на стол, подтолкнул к Элис и сделал знак открыть ее.

Девушка молча открыла заложенную темной ленточкой страницу. Старый лорд наклонился прочитать, что там написано. Отец Стефан обошел помост, поднялся по ступенькам и сел на стул рядом с Элис.

Перед ней лежал тяжелый фолиант в черном переплете, где делались записи епископского суда. Страницы тоже были разделены на графы: дата, имя, род занятий. В графе «обвинение» было пусто, пусто было и в графе для вердикта о виновности, и в графе «приговор». Элис пробежала глазами по странице, почти заполненной именами людей, обвиненных в разных преступлениях, от супружеской измены до ереси. Рядом с обвинением в ереси неизменно стояло слово «виновен», а дальше, в следующей графе, — «сожжен на костре».

— Сожжен, — не веря своим глазам, пробормотала Элис.

— Видите, как правильно писать? — ободряюще прошептал отец Стефан. — Вот вам еще бумага, это протокол для записи. Когда надо будет что-то записать, я вам кивну. Можно использовать английский, на латынь переведем после.

— Расступитесь, пропустите старую женщину из Боуэса, — нетерпеливо произнес лорд Хью, махнув рукой стоящим посреди зала. — Ради бога, дайте же ей пройти. Поскорей, а то будем торчать здесь до вечера.

Наклонившись к милорду, Элис настойчиво заявила:

— Я не хочу это делать. Прошу простить меня.

— Только не теперь, не теперь, — отозвался он, заглянув в ее бледное лицо. — Потерпи, давай поскорей покончим с этим. Грязное дело. Мне оно очень не нравится.

— Ну пожалуйста! — взмолилась Элис.

Лорд Хью ничего не желал слушать, он помотал головой и грубо ответил:

— Делай, что тебе сказано, Элис. Это последнее дело. Я сам уже устал.

Она склонилась над книгой и старательно вывела дату. Она слышала шум в зале, слышала медленные шаги солдат, не грохочущих сапогами в ногу, как обычно, — чьи-то тихие, прихрамывающие шаги не позволяли им идти быстро.

— Дайте же обвиняемой табурет, — распорядился его светлость. — Неужели не замечаете, что она не может стоять? И принесите ей вина.

Элис низко опустила голову. Ее посетила безумная мысль, что если она не поднимет головы, если так и не посмотрит в зал, то не увидит матушку Хильдебранду, сидящую на табуретке в большом зале в окружении толпы глазеющих на нее людей. Если она так и просидит, опустив голову, и не станет смотреть, то не будет никакой матушки Хильдебранды. Будет кто-то совершенно другой.

И по другому делу. Совершенно по другому делу. Вообще другой человек, и все.

— Ваше имя? — спросил отец Стефан, встав с кресла.

Элис не подняла глаз.

— Хильдебранда из Эгглстоунского монастыря.

Голос изменился, совсем незнакомый, какой-то скрежещущий, словно у обвиняемой поцарапано горло. Более низкий и сиплый. И выговор какой-то иной. Что-то мешает старухе говорить, она шепелявит на звуке «с», и слова у нее как-то странно булькают. В графе «обвиняемая» Элис вывела: «Хильдебранда», убедив себя, что раз она не слышит чистого голоса матушки, не слышит отчетливых звуков, значит, это совсем не матушка.

— Назовите не эту вашу претенциозную папистскую кличку, а настоящее имя, — потребовал отец Стефан.

Не поднимая головы от книги, Элис подумала, что священник, пожалуй, излишне сердит. А он не должен гневаться на эту пожилую даму с больным горлом, что бы она там ни сделала.

— Мое настоящее имя Хильдебранда, — раздался скрипучий голос и замолчал — видимо, обвиняемая переводила дыхание. — Из аббатства Эгглстоун.

— Запишите: отказывается назвать свое настоящее имя, — обратился отец Стефан к Элис.

Аккуратно раскрыв скобку под последней строкой, она вывела: «Отказывается назвать свое настоящее имя» — и удовлетворенно кивнула. Нет, это не матушкин голос, эту женщину зовут не Хильдебранда. Это вообще кто-то другой. Стефан между тем продолжил допрос.

— В аббатстве вы были монахиней? — осведомился он.

— Да.

— Вы были там в ту ночь, когда проводилась проверка на предмет обнаружения ереси, папистских порядков, вопиюще непристойных ритуалов и богохульства, в результате которой монастырь был закрыт?

По толпе прошел ропот. Элис не могла догадаться: осуждают ли зрители поведение монахинь или возмущаются словами священника. Но она не стала поднимать голову, чтобы выяснить, в чем там дело.

Несколько томительных минут прошли в молчании.

— Я была там, когда аббатство сожгли, — наконец устало проскрипел голос. — Не было никакой инспекции, как и не было никаких непристойных ритуалов. Было нападение с целью поджога. Преступное нападение.

В зале поднялся шум. Постучав по столу рукояткой эбеновой трости, лорд Хью крикнул:

— Тихо!

— Это ложь, — заявил отец Стефан. — Это была законная проверка порочного и безнравственного гнездилища разврата, к тому же опасного. Вас выкурили оттуда, как ядовитых змей, каковыми вы и являлись.

Снова возникла пауза.

— И куда вы потом отправились, когда скрылись от правосудия и милосердия Божьего? — поинтересовался отец Стефан. — Где вы были все эти одиннадцать месяцев?

— Я не стану отвечать, — твердо отозвался голос.

— Вам задавали уже этот вопрос под пыткой, — угрожающе напомнил священник. — Вас могут подвергнуть испытанию еще раз.

Элис не поднимала глаз. В зале стояла мертвая тишина.

— Я знаю, — промолвил голос со слабым вздохом. — И я готова умереть под пыткой.

Толпа негодующе загудела. Склонившись над книгой и закрыв лицо ладонью, Элис сквозь пальцы украдкой посмотрела в зал. Ей были видны только первые два ряда; там располагались солдаты Хьюго, но и они беспокойно ерзали на лавках.

— Запишите: покрывает своих друзей-заговорщиков, — приказал священник Элис.

Она послушно занесла его слова в протокол, а он продолжал допрос.

— Вы можете назвать еще кого-нибудь, кто в ту ночь тоже бежал от правосудия? Кто так же, как и вы, скрывался все это время? Кто, возможно, намеревался встретиться с вами? Кто планировал присоединиться к вам?

Снова томительное молчание.

— Скажите, кто такая Анна?

Пораженная, не успев вовремя опомниться, Элис резко вскинула голову и сразу увидела ее.

Сгорбившись, Хильдебранда сидела на табурете. Ладонями она упиралась в колени, словно пыталась удержать вместе сухожилия и кости. Старое синее платье, которое ей отдала Элис, все было в пятнах крови и еще чего-то. На подоле юбки в самом низу виднелось большое темное пятно — видимо, старая женщина не выдержала мук и испачкала себя. Плечи неуклюже сутулились, одно криво обвисло, оно было вывихнуто и не вправлено обратно в гнездо. Матушка была боса. На бледной старой коже виднелись иссиня-темные и красные кровоподтеки, точно обозначившие места, где были узлы, которыми ее привязывали к дыбе. Синяки на запястьях почернели — это были следы веревки, на которой она висела. Пальцы ног кровоточили; ногти на них были вырваны. На пальцах рук было то же самое. Ее руки напоминали два окровавленных пальца, которые обхватили старое тело, чтобы не дать ему развалиться на части и удержать в нем душу, стойко сохраняющую свою веру.