Бертрис Смолл - Разбитые сердца

И все же Беренгария отказывалась от студня из телячьих ножек, приправленного свежими апельсинами, отворачивалась от мисок с хлебом, молоком и гвоздично-луковой заправкой и даже отодвигала в сторону бокал со сладким вином из Португалии. Действительно, железный мул!

Наутро четвертого дня Матильда вышла из комнаты Беренгарии в будуар и сказала:

— Я пойду и обо всем доложу королю. Это не обычная болезнь. Мне известны знаки. Так начиналось и у ее матери, да упокой Господь ее светлую душу. Его величество не пожелал взяться за оружие во время войны Кастилии с Арагоном, миледи очень тяжело переживала это и ничего не ела со среды до пятницы. Тогда я взяла прищепку для белья, силой раскрыла ей рот и влила бульона — она должна была либо проглотить его, либо захлебнуться. И госпожа выжила, а потом сошла с ума, к нашему с ним неизбывному горю. Теперь происходит то же самое. Мне знакомы эти знаки. Но на сей раз я не возьмусь за прищепку. Либо недуг пройдет, либо все будет так, как у ее матери. А теперь, ваша милость, посоветуйте, как лучше: чтобы королю сказала я или вы?

По-своему я любила отца. Я обвиняла его в том, что у меня кривая спина, и упрекала за то, что была незаконнорожденной, но в целом радовалась жизни, еде и питью, комфорту, деньгам и свободе. В сложившихся обстоятельствах он делал для меня все, что мог. И очень часто развлекал меня.

Безусловно, лучше было пойти к нему мне, а не Матильде с ее ужасными воспоминаниями, обидой и беспощадными предсказаниями. И я отправилась в его апартаменты и сообщила, что Беренгария не выпила ни глотка и не съела ни крошки за три последних дня и что, по моему мнению, будет голодать, пока он снова не напишет герцогу.

На этот раз ответ Плантагенета отцу понравился, но огорчил Беренгарию. Герцог писал: «Приветствую моего дорогого брата и друга Наваррского. Будучи связан помолвкой, я не могу стать вашим зятем, но когда вы будете его выбирать, постарайтесь, чтобы этот человек разделял мои и ваши взгляды, и мы поднимем ваш штандарт вместе с нашими на стенах Иерусалима».

— Вот видишь, — проговорил отец.

— Вижу, — ответила Беренгария.

— Но почему, — удивлялся потом в разговоре со мной отец, — он, давно помолвленный, не женится на этой девчонке? Пусть герцог постоянно на войне, но ведь он наследник английского престола. Почему он не женится и не сделает ей детеныша? Видит Бог, здесь кроется какая-то тайна. Наверное, мне следует выдумать какое-нибудь поручение и послать в Лондон Сатурнио. Уж он-то все разнюхает.

Так кардинал Сатурнио отбыл к вестминстерскому двору, с приказом завоевать максимальное расположение. А Памплонский двор затих! В Беренгарии что-то надломилось. Она больше не была красивой, избалованной любимицей, которой все сходило с рук. До того момента она напоминала маленькую девочку, которая рассматривает на ярмарке яркие, сверкающие игрушки и настырно кричит: «Хочу того, мне нужно то, это мое!», а потом узнает, что все это принадлежит побывавшему здесь раньше нее покупателю. А я, целых семь лет завидовавшая сестре и даже ненавидевшая ее, потому что она была стройной, красивой и полноправной принцессой, — я в конце концов прониклась к ней жалостью. Мне было ясно, что ничто ее не радовало, ничто не занимало, кроме этого рыжеволосого, недосягаемого Плантагенета, помолвленного с Алис Французской.

3

Именно жалея Беренгарию, я и привела в замок Блонделя. Вернувшись с этой мыслью из прошлого в настоящее, я поняла, что мальчик говорит что-то о новых способах строительства внешних стен с выступающими башнями, и довольно рассеянно спросила:

— Где вы научились этому?

— Однажды мне довелось наблюдать, как реконструировали один замок, — несколько сконфуженно ответил он.

— Когда-нибудь, — вдруг сказала я, — я построю дом. Со стеклянным окном…

Почему, почему я это ему сказала? Я никогда и ни с кем не делилась своими намерениями, но очень часто, когда другие женщины говорили о будущем, строили многочисленные планы, вынашивали надежды, хваталась за эту мысль, как человек хватается за все, чем можно укрыться холодной, ветреной ночью. Когда-нибудь отец умрет, королем станет молодой Санчо, потом он женится, и королева, разумеется, не захочет видеть меня при дворе. Но я не позволю, чтобы меня жалели, да и сама не стану себя жалеть, а уеду в свое собственное герцогство Апиету, где в тени большого замка построю себе удобный дом со стеклянным окном, с полкой для книг и с полным разных трав садом, чтобы вокруг дома всегда стоял их аромат.

«И никаких крутых лестниц», — нахмурившись, решила я, потому что мы уже пришли к подножью Башни королевы, и передо мной оказалась крутая, сильно вытоптанная лестница. Я прекрасно понимала, что Бланко, живший в маленькой, похожей на собачью конуру, комнатке, выходившей на верхнюю площадку, спустится на мой голос и легко, как котенка, отнесет меня наверх, но эта процедура всегда унижала меня, и, будучи в добром здравии, никогда не пользовалась его услугами и одна карабкалась на четвереньках наверх, подобно крабу. Если меня видели, я поднималась медленно, хватаясь за стены и ненавидя места, где истоптанные до блеска ступеньки были скользкими. Сознавая все это и не желая являть подобное зрелище мальчику, я велела ему идти впереди меня. «Поднимайтесь», — сказала я и приготовилась ждать внизу. Любой другой мальчик, подобранный на рынке, не раздумывая послушался бы меня, но этот с едва заметной улыбкой отошел в сторону и прижался к повороту стены. «Где мог бродячий музыкант научиться таким манерам?!» — удивилась я, начиная восхождение.

Когда я достигла третьей ступеньки, он оказался рядом, а на четвертой его рука уже поддерживала мой локоть. Перед глазами мелькнула картина: как она легла между ушами медведя — тонкая, юная, коричневая от загара и, что я особенно запомнила, чистая. Мой локоть удобно опирался на его ладонь, и при каждом моем мучительном усилии она была рядом — теплая, надежная и удивительно сильная.

Не в тот ли самый момент я в него влюбилась? Я помню, что когда я поднималась по лестнице, опираясь на его руку, меня в очередной раз пронзила мысль о жестокости моей судьбы. О, как мне хотелось быть обыкновенной, похожей на всех людей, чтобы на меня смотрели, прикасались ко мне со страстью, с желанием! Даже это невинное прикосновение, продиктованное вежливостью, подкрашенной жалостью, было таким сладким.

Когда мы приближались к верхней площадке лестницы, Бланко, громадный черный евнух, как сторожевая собака выглянул из крошечной, чуть больше конуры, комнаты, в которой протекала его собачья жизнь. Он посмотрел на меня с немым упреком в том, что я, избегая его, вышла из замка одна. Бланко любил ходить со мной по улицам в роли эскорта, это было одним из немногих его развлечений, ведь жизнь его была еще более унылой и монотонной, чем жизнь дам, которых он охранял. В тот момент взгляд Бланко самым зловещим образом смешался с моими тайными чувствами. Он был мужчиной, лишенным пола своими собратьями, а я была женщиной, лишенной пола Богом. Лучше было бы нам обоим умереть.