Вера Копейко - Золотой песок для любимого

– Понимаю, – кивнула Шурочка, отступая на шаг от стола. В ее тоне он уловил сухость. Понятно, отметил он, слово «клуб» у нее соединяется с игрой. А игра – с бедой. Он засмеялся, потянулся к ней и взял за руку.

– А вот и не понимаешь. Ты думаешь, я еду играть? Ничуть не бывало. Я еду в концерт. Приехал тенор из Италии, каких здесь не слыхивали. Конечно, я мог бы пригласить тебя тоже, но…

– Нет-нет, я больше люблю бас. Я слышу его, едва переступив порог этого прекрасного дома. – Шурочка развела руками, словно пытаясь обнять весь дом.

Михаил Александрович засмеялся еще громче.

– Ты льстишь мне, дорогу-у-ша, – пропел он.

– Ничуть. Желаю вам хорошо провести время.

– Уверен. Но, должен заметить, я еду туда с некоторым поручением для самого себя, – неопределенно проговорил он.

– Разве? А я думала, вы едете в концерт с Елизаветой Степановной, – заметила Шурочка.

– С ней.

– Почему же тогда называете вашу встречу с ней поручением? – Она наклонила голову набок и посмотрела на него так, как смотрит мать на бестолковое дитя.

Он заметил это.

– Ты невыносимо фамильярна, Александра. Никакого уважения к моим сединам. – Он нарочито вздохнул и провел рукой по волосам. Они были такого же цвета, как и ее волосы, и лежали крупными светлыми волнами.

– Седины? Но у вас нет их. Если даже кто-то нашел бы… но только тот, точнее та, кому вы позволили бы перебирать по одной волосинке пальцами каждую прядь, – тихо проговорила она, наблюдая за его лицом.

Он легонько шлепнул ее по руке кожаной закладкой для книги.

– Ты невыносимая девчонка! Но я любуюсь тобой, – признался он. – Особенно в этот приезд.

Шурочка улыбнулась:

– Да неужели?

– Да, дорогая. Должен сказать, в прошлом веке ты была бы эталоном красоты.

– Бросьте, дядюшка. – Племянница засмеялась. – Что во мне такого необычного?

– В прошлом веке ценились такие женщины, как ты.

– Расскажите, – потребовала она.

– Охотно. Ты не большая и не маленькая. Не полная и не худая. У тебя крошечная ножка, маленькие ручки. Про фигуру говорить не стану, а то смутишься. – Он махнул рукой. – Но, спрятавшись за спину своего возраста, пожалуй, рискну. Знаешь ли ты о модном приветствии в прошлом веке? – Он сощурился, не желая упустить ни единого движения чувства на ее лице.

– Как же?

– Мужчина целовал женщину в грудь. Вот как.

– Какой ужас! – Она вспыхнула. – Я бы не позволила.

Ага, глаза округлились – не нарочито ли? Щеки зарделись – это неподдельно. А вот губы… Гм, сомнительно, что ей бы это не понравилось.

– А тебя никто не стал бы спрашивать. Ты светская особа, ты должна подчиняться норме, которая существует в обществе.

– Тогда бы я… тогда бы здоровалась только с теми, с кем…

– С кем приятно целоваться. – Он засмеялся, закончив за нее фразу.

– Вы тоже так бы поступили? – спросила она.

Он на секунду замялся.

– Но ведь я тот, кто выбирает, с кем здороваться. Я мужчина.

– М-м-да, – наконец согласилась она. – Я не подумала.

– А какие были в ту пору декольте! Ох! – Он повел плечами, словно желая обнажить свои мужские плечи.

Шурочка захихикала.

– Вам холодно, дядюшка?

– Мне жарко. Особенно когда я представлю себе мушки и места, к которым они приклеены.

– Мушки? – переспросила Шурочка.

– Да. Знаешь, как они назывались? Пластыри любви.

– Почему? – удивилась Шурочка.

– Тогда в моде были лица бледные, как после ночи любви. – Он закатил глаза. А она порозовела. – Ты пока не знаешь, что такое ночь любви. – Он вскинул брови и насмешливо посмотрел на нее. – Когда узнаешь, вспомнишь меня.

– Дядюшка, а почему вас вдруг заинтересовала эта тема?

– Скажу, если хочешь знать. – Он улыбнулся. – У Елизаветы Степановны я увидел туалетный столик прошлого века. Он сделан в моем любимом стиле…

– Маркетри, – подсказала Шурочка.

– Да. Но для меня нет мебели без времени и тех людей, с которыми она жила. Я пытался представить себе даму, которой подошел бы этот столик. Ты могла бы стать ею…

– А Елизавета Степановна? – быстро спросила Шурочка.

– Нет, – так же быстро и коротко ответил он.

Шурочке вдруг стало печально, но она решила дослушать до конца размышления дяди.

– Да, так что за мушки? – Она прошлась пальцами по щеке и нащупала прыщик.

– Вот-вот. Что-то похожее они и заклеивали ими. – Он довольно рассмеялся. – У них были такие бархатные штучки с клейкой стороной. Мужчины не догадывались, что под ними скрывается. – Он захихикал. – Обманщицы. Всегда обманщицы. А они были милые, эти мушки. Между прочим, у каждой имелось свое место, чтобы можно было прочитать послание…

– Но в таком случае их клеили не на прыщи, – не удержалась и заспорила Шурочка. – Они не возникают по заказу. Хотя… – Она вздохнула и про себя добавила: каждый месяц, как по расписанию.

– Конечно.

– Дядюшка, я вижу, вы были бы в прошлом веке ветреником.

– Не-ет, я был бы просто светским юношей. В некотором роде похожим на денди. – Он усмехнулся. – По крайней мере мне так кажется. – Теперь он откровенно смеялся над собой. – Не я один играю в денди, пока не встретят настоящих. – Он нарочито шумно вздохнул, волоски усов шевельнулись, угрожая втянуться в ноздри. – Такая же ошибка, как, например, – он задумался на миг, – как, например… Скажем, ты любуешься розовыми щечками и невинными глазками своей невесты. Ты заходишься от нежности – ах, перед тобой ангел, сошедший с небес. Но на деле все просто. – Он поморщился, а Шурочка заметила, как забравшиеся было в ноздри волосинки улеглись на место. Она испытала облегчение – у дяди всегда во всем порядок. – До крайности просто, моя дорогая. Ее отправляют в постель в девять, и ни минутой позже.

Шурочка вскинула брови.

– Однако. Значит, если меня уложить в постель в девять, то я тоже стану смотреть ангелом?

– Нет, не станешь. – Дядюшка позволил себе потрясти головой так энергично, что его шея, потершись о крахмальный воротник рубашки, покраснела.

– Значит, этого мало – просто лечь в девять? – озадаченно спросила Шурочка.

– Много. Чересчур много. – Он сделал паузу, не сводя глаз с племянницы. – Для тебя, – добавил он. – Тебя можно уложить в девять, если привязать к кровати.

Теперь они смеялись оба.

6

– Час веселый, настоящий, этот час один лишь твой, – пропел дядюшка свою любимую фразу из какого-то романса. Он словно подбадривал себя перед тем, как занести над своим лицом острую бритву. – Шурочка, я готов к утренней беседе.

Он брился возле мраморного умывальника с краном холодной и горячей воды, накинув на плечи длинное мохнатое полотенце, белоснежное, как яхта. Синие полоски по краям, три с каждого, подтверждали – все правильно. Такую белизну позволительно сравнить только с белоснежным парусом дорогой яхты.