Нина Соротокина - Венец всевластия

Ознакомительный фрагмент

Вот здесь и отправилось в Вильно вышеозначенное посольство (с него мы начали наше повествование) князей Ряполовских и дьяка Курицына возобновить разговоры о мире и сватовстве. Надо сказать, что Паоло в качестве переводчика в Вильно совсем не был нужен, дипломатическим языком в Литве был русский, но мальчишка так просился в путешествие, что Курицын не смог ему отказать.

Разговор был непростым (как будто они бывают — простые). Литва заявила, что ищет мира на тех условиях, кои были заключены отцами — покойным королем Казимиром и великим князем, Царство ему Небесное, Василием II Темным.

Нет, такой мир Русь не устраивает, поскольку был подписан вследствие невзгоды московских государей. Царю Ивану сейчас больше подходит тот мир и с теми границами, кои были установлены при великом князе Симеоне Гордом и литовско-русском князе Ольгерде, сыне Гедиминовом. Да и что говорить о Казимировом мире, если там, простите, нелепицы: волости медынские, боровские и можайские числятся за Литвой, чего на деле нет, а Козельск вообще записан на обыск, то есть следует искать, кому он раньше принадлежал, тот ему и хозяин. А что искать? Козельск истинно русский город, более прочих пострадал от Батыя и всегда числился за Русью. Словом, русские послы говорили красноречиво и, с их точки зрения, весьма убедительно, но до сватовства дело так и не дошло. Не договорились, значит.

Разговор продолжился в Москве, куда прибыли литовские послы в январе 1494 года. В начале беседы они использовали московскую терминологию, де, мир, заключенный при Симеоне и Ольгерде, был заключен при невзгодах литовских князей, а потому сейчас неприемлем. Но обеим сторонам ясно было, что сия формула дана лишь для затравки. Уже на следующий день Литва пошла на уступки и подписала за Русью многие земли. Битва шла за каждую десятину, торговались очень подробно. Целых пять листов исписали, перечисляя пригороды, города, деревни и волости.

В договорной грамоте Иван подписался Государем всея Руси, великим князем Московским, Владимирским, Новгородским и прочая. Послам показали невесту, и тут же состоялось обручение. Место жениха занимал пан Станислав, обменялись перстнями, цепями с крестами, все честь честью.

Условия Ивана при обручении были таковы: муж не должен принуждать жену к римскому закону, дабы оставалась она в вере истинной, то есть православной. За ответом Александра по этому пункту отправились в Литву князья Ряполовские, Семен и Василий Ивановичи. Александр послал в Москву грамоту такого содержания: жену понуждать к римской вере он не будет, но если она сама захочет, то на то ее право. Иван от такой формулировки пришел в ярость. Мало ли чего дочь захочет! Главное, что он, государь, не дает воли на римскую веру! И тут же добавил, что желает, чтобы дочь Елена выстроила себе в Вильно церковь греческого закона, в коей и совершала бы свои требы.

На переговоры о вере греческой ушел целый год, и в конце концов Александр принял все условия. Московский государь умел настоять на своем.

И опять январь, день тринадцатый. После службы в Успенском соборе Иван передал литовским послам молодую княжну. Перед отъездом в Вильно Елена остановилась в Дорогомилове и жила там два дня. При княжне присутствовал князь Василий и матушка-государыня Софья. Дважды наведывался к дочери сам Иван для подробного напутствия дочери.

— Голубка моя ясная, — говорил царь дочери, — помни, теперь каждый твой шаг на виду, что ни сделаешь, все должно быть к пользе твоего отчества и вере истинной. Путь твой долог. Во всех городах, через кои проезжать будешь, иди в соборную церковь и служи молебен. Да, забыл тебя оповестить, в Витебске мост худой и ветхий, поэтому, прежде чем в храм идти, наведайся, можно ли пройти по тому мосту. Если скажут — плох мост, не ходи, помолись дома у Иконы Всескорбящей. А как приедешь к месту…

Княжна Елена, или как звали ее дома — Лёнушка, плохо слушала отца. Страшно ей было расставаться с родительским домом. И не дальняя дорога страшила ее, и не плохие мосты, а встреча с суженым. Каков он — любезный друг? С отцом об этом говорить бессмысленно, он ее просто не поймет.

В последний вечер в Дорогомилове Софья устроила отходную — честной пир. Невеста, разумеется, в застолье участия не принимала, не девичье это дело среди пьяных сидеть. Народу было много, еды — горой, благо время было рождественское. Чашники и чарошники внимательно следили, чтоб у важных гостей кубки были полны. Подавали меда вишневые, можжевеловые, приварные, белые с гвоздикой княжие… В стопы лили рейнские вина, а также романею, как звали тогда бургундское.

В разгар веселья в палату неслышной походкой в вошла служанка Софьина — гречанка Анастасия, подошла к государыне и зашептала в ухо. Вид у служанки был совершенно невозмутимый, поэтому удивительно было, что Софья изменилась в лице и воскликнула: «Быть не может!» Но Анастасия с той же невозмутимой миной закивала в ответ — может, еще как может, сама видела, что Елена Волошанка незваной явилась на посольское пиршество! «Пусть только в палату войдет, негодница, — мысленно кипела Софья, не забывая при этом приветливо улыбаться послам, — пусть только ногу через порог занесет, ужо я ей покажу свое место! Я царица в славе, а ты, вдовья невестка, — никто!»

Однако про вдовую Елену не скажешь — жалкая. Вошла в сок, лицом расцвела, щеки алеют — румяниться не надо. Тела не нагуляла, так и осталась тощей, ровно селедка, а чтоб скрыть безобразие, носит на себе многие одежды, утолщающие фигуру — смех! Ручки мягонькие, голос ласковый, а в глазах-колодцах так и пляшут болотные огни, возбуждая мужскую похоть.

В присутствии царя Елена гасила неприличный блеск, прикрывая глаза веками, как курица пленкой — экая умница, тихоня, послушница. Софья видела ее насквозь и мужу не раз говорила — Елена ведет жизнь зазорную, она нечиста, говорят люди, что имеет полюбовника, да не одного, а великое множество. Царь не соглашался: «Напраслина! — любимое слово. — Елену при ее красоте каждый охаять готов, а что принимает она в своем дому мужей-книжников, так то разговоры богословские, которые не порочат вдову, а только возвышают в глазах людей умных. А про дураков говорить не будем».

Как же… мужи-книжники! У всех у них одно на уме! И высокие разговоры только прикрытие. С царицей они свои мудрые беседы не ведут. Софья уже старуха, за сорок перевалило, а эта… правду говорят люди: вдове тридцать лет, как венец — к лицу. Ясное дело, змея явилась попрощаться со своим сердечным дружком — Федором Курицыным. Дьяк по посольским делам ехал в Ливонию, но до границы должен был сопровождать посольский обоз.