Сидони-Габриель Колетт - Конец Ангела

– Он слегка напоминает Эрнандеса, – сказала Валерия Шенягина.

– Разве? Я не нахожу, – возразила Леа. – Может быть, лет десять назад… да и то вряд ли. У Эрнандеса челюсть сильнее выдавалась вперёд.

– Кто это? – с усилием спросил Ангел.

– Один перуанец, который разбился на машине полгода назад, – отвечала Леа. – Он был с Максимильенной. Она страшно горевала.

– И тем не менее утешилась, – сказала Шенягина.

– Как и все, – сказала Леа. – Или, по-твоему, она должна была умереть от горя?

Она снова засмеялась, и её весёлые голубые глаза исчезли, утонув в расплывшихся щеках. Ангел повернулся к даме в чёрном, крепкой заурядной брюнетке, похожей на кошку, как тысячи и тысячи южанок, и так безукоризненно одетой по всем правилам хорошего тона, что это казалось маскарадом. На ней была униформа иностранных княгинь и гувернанток, долгое время остававшаяся неизменной: чёрный строгий костюм посредственного покроя, зауженный в проймах, и белая блузка очень тонкого батиста, чуть тесноватая в груди. Перламутровые пуговицы, пресловутое колье, стоячий воротничок на косточках из китового уса – всё в ней было, как и её фамилия, княжеским. Вполне по-княжески она носила среднего качества чулки, удобные уличные туфли и дорогие перчатки с чёрно-белой вышивкой.

Валерия разглядывала Ангела, как мебель, пристально и без стеснения. Она продолжала громко настаивать на своём сравнении:

– Нет, уверяю тебя, что-то общее с Эрнандесом в нём есть. Впрочем, послушать Максимильенну, так выходит, что никакого Эрнандеса вообще никогда не существовало, ведь теперь при ней имеется её знаменитый Америго. Так-то оно так. И однако! Видела я этого Америго. Я только что из Довиля. И видела их там вдвоём.

– Правда? Расскажи!

Леа села, заполнив всё кресло. У неё появилась новая манера вскидывать голову, чтобы отбросить назад густые седые волосы, и при каждом таком движении Ангел видел, как пляшет её второй подбородок, делающий её похожей на Людовика XVI. Она с подчёркнутым вниманием слушала Валерию, но Ангел несколько раз замечал, как суженный голубой глаз скользил в сторону, ловя взгляд нежданного посетителя.

– Ну вот, – рассказывала Валерия. – Она спрятала его где-то на вилле, у чёрта на куличках, далеко от Довиля. Но Америго, как вы сами понимаете, сударь, это не понравилось, и он начал устраивать Максимильенне сцены. Она разозлилась и сказала: «Ах так? Ты хочешь, чтобы тебя видели? Что ж, пожалуйста!» Она позвонила и заказала столик в «Нормандии» на ближайший вечер. Через час про это уже знали все, и я, конечно, тоже заказала столик для нас с Бек д'Амбез и с Заитой. Нам не терпелось увидеть наконец это чудо-юдо. Ровно в девять появляется Максимильенна, вся в белом и в жемчугах, и этот её Америго… Ах, милочка, какое жестокое разочарование! Он, конечно, высокий – это верно, пожалуй, даже чересчур. Ты ведь знаешь моё мнение об очень высоких мужчинах – я по сей день жду, когда мне покажут хоть одного, одного-единственного высокого мужчину с хорошей фигурой. Глаза – да, тут возразить нечего. Но ниже, вот с этого места, уже что-то не то: щёки чересчур круглые, немножко глупенькие, уши низковато посажены… Словом, разочарование!.. И к тому же спина деревянная.

– Не преувеличивай, – сказала Леа. – Щёки – что щёки? Это пустяки. Зато повыше, вот здесь, – брови, глаза, переносица – это всё действительно красиво, благородно! Насчёт подбородка спорить не буду, он быстро расплывётся. И ступни слишком маленькие, для такого верзилы это просто смехотворно.

– Тут я с тобой не согласна. Но я разглядела, что верхняя часть ноги от бедра до колена у него слишком длинная по сравнению с нижней.

Они не спеша обсуждали, взвешивали, расчленяли тушу роскошного животного.

«Специалистки по мясному животноводству, – подумал Ангел. – Они бы очень пригодились в интендантской службе».

– По части пропорций, – продолжала Леа, – никто в целом свете никогда не сравнится с Ангелом… Видишь, ты пришёл как раз вовремя. Покрасней хотя бы! Ты, конечно, не помнишь, Валерия, какой был Ангел всего лет шесть-семь тому назад…

– Почему же, прекрасно помню. И господин Пелу не так уж, в сущности, и изменился… Ты им очень гордилась!

– Нет, – сказала Леа.

– Не гордилась?

– Нет, – спокойно повторила Леа. – Я его любила. Она повернулась всем своим тяжеловесным телом к Ангелу и посмотрела на него весёлым открытым взглядом, в котором не было никакой задней мысли.

– Я тебя правда любила. Очень любила.

Он опустил глаза, поглупев от стыда перед этими женщинами, из которых более толстая безмятежно сообщала другой о том, что они были любовниками. Но в то же время звук её голоса, чувственного, низкого, почти мужского, подвергал его память нестерпимой пытке.

– Видишь, Валерия, какой у мужчин бывает дурацкий вид, когда им напоминают о былой любви.

Глупенький, я-то вспоминаю об этом без всякого смущения. Я очень люблю своё прошлое. И настоящее тоже. Не стыжусь того, что у меня было, и не жалею о том, чего больше нет. Я не права, малыш?

Он вскрикнул, как человек, которому наступили на ногу:

– Нет, нет, что ты! Напротив!

– Как это мило, что вы остались добрыми друзьями, – сказала Валерия.

Он думал, Леа сейчас объяснит, что он переступил её порог впервые за пять лет, но она лишь добродушно рассмеялась и с заговорщическим видом подмигнула ему. Ангел занервничал, ему хотелось возразить, только он не знал как, хотелось громко крикнуть, что он вовсе не ищет дружбы этой необъятной женщины с причёской старого виолончелиста и что если бы он знал, то никогда не пришёл бы в её квартиру, не перешагнул порога, не ступил на ковёр и не рухнул в это глубокое кресло с пуховой подушкой, в котором он теперь лежал обессиленный и немой…

– Ну что ж, я пошла, – сказала Валерия. – Не хочу дожидаться, пока в метро начнётся столпотворение.

Она встала, выступив навстречу яркому свету, милосердному к её римским чертам, так крепко сработанным, что близость седьмого десятка почти не сказывалась на этом лице с напудренными старомодной белой пудрой щеками и с очень тёмной маслянистой помадой на губах.

– Ты домой?

– Конечно. А то моя маленькая злючка скучает одна.

– Ты по-прежнему довольна своей новой квартирой?

– Мечта! Особенно с тех пор, как я сделала решётки на окнах. Я ещё поставила стальную сетку на форточку в буфетной, про которую сначала забыла. Плюс двойная электрическая сигнализация и сирены… Уф! Наконец-то я могу вздохнуть спокойно.

– А твой особняк?

– Заколочен. Продаётся. А картины из галереи отданы на хранение. Мой бельэтаж – это просто чудо, и всего за восемнадцать тысяч. Главное, передо мной больше не маячат эти бандитские рожи. Помнишь моих лакеев? Меня до сих пор в дрожь бросает.