Елена Хаецкая - Византийская принцесса

И император приступил к исполнению своего намерения. Для того чтобы встретить Диафеба, ему не пришлось прикладывать много усилий: веселый молодой человек сам попался ему на пути. От Диафеба несло конским потом, от быстрой скачки он весь разрумянился, а к его сапогам прилипли кусочки грязи и навоза.

— Ваше величество! — вскричал Диафеб, низко кланяясь и широко улыбаясь.

— Подойдите ко мне, Диафеб Мунтальский, — приказал император.

Диафеб замер на месте и переступил с ноги на ногу. Затем нерешительно спросил:

— Вы непременно этого желаете?

— Да, сеньор рыцарь, я желаю этого непременно.

Но Диафеб все медлил:

— Вы уверены, ваше величество?

— Проклятье, за всю мою жизнь я ни в чем не был так уверен! — зарычал император. — Отчего сегодня все взялись мне перечить?

— Хорошо.

И Диафеб приблизился.

— Впрочем, я никак не предполагал перечить вашему величеству, — добавил он, — но лишь пытался бороться с несправедливостью.

— С несправедливостью? — недоверчиво переспросил император.

— Да, как есть я христианский рыцарь, то первейшая моя задача — бороться с неправдами этого мира, а одна из этих неправд заключается в том, что я буду обонять запах благовоний, исходящий от вашего величества, в то время как ваше величество, источник нашего процветания, вынужден будет обонять запах конского навоза…

— Это не самая большая неправда в моем государстве, — сказал император, поневоле улыбаясь. — Однако то, о чем я хотел вас спросить, требует разговора вполголоса, а подобный разговор возможен лишь на близком расстоянии. Вот чем объясняется мой приказ подойти поближе.

— Теперь, когда весь я обращен в слух, ваше величество может задавать любые вопросы, даже непристойные.

— Скажите-ка, ведь вы — близкий друг и родич Тиранта, не так ли?

— Это точно. — И Диафеб подбоченился. — Между нами многие находят сходство, и, более того, имеются такие дамы, которые считают, что я красивее.

Император отмахнулся:

— Скажите-ка мне вот еще что. Отчего севастократор так печален?

— Печален? — Диафеб даже присел от изумления и развел руками. — Нет, ваше величество, наш севастократор вовсе не опечален. Напротив, никогда еще я не видывал его таким довольным и бодрым. Наконец-то он нашел достойное дело. В былые времена все подвиги, что ему предлагались, были подобны тому, как если бы великана попросили переломить пальцами тонкую веточку… Кстати, Тирант одолел великана, вы слыхали об этом?

— Нет, — нетерпеливо произнес император, всей душой желая лишь одного: чтобы Диафеб поскорее вернулся к интересующей его теме.

— Странно, потому что этот великан явно происходил из Византии и носил греческое имя. Его звали Кириеэлейсон, что в переводе на чистую латынь означает «Господибожемой».

— Удивительно, — высказался император. — Как по-разному звучит это слово!

— Это оттого, что вследствие вавилонского смешения наречий языки сильно разнятся между собою, — охотно согласился Диафеб. — Не только восточные отличаются от западных, но и западные разделены на «си», «ок» и «ойль», и только слово «Амор» на всех языках произносится одинаково, поскольку в нем заключено изначальное единство всех языков. Но так было только между грехопадением прародителей Адама и Евы и строительством Вавилонской башни, а потом все изменилось.

— Итак, вы не замечали за севастократором никаких странностей, и настроение у него вовсе не грустное?

— Нет же, клянусь теми кишками, которые содержат съеденный мною обед! — с горячностью воскликнул Диафеб. — Севастократор готовит для войск новые знамена, которые должны лучше воодушевить наших солдат и привести их к победе.

— Ваши слова меня весьма обрадовали, — сказал император.

Глава четвертая

Когда Диафеб вошел в одну из комнат, занимаемых его кузеном, то остановился, изумленный, ибо повсюду были разбросаны вещи, и они валялись в полном беспорядке и небрежении, и Тирант даже наступал на них ногами.

— Помилуй Бог, дорогой кузен, что это такое вы делаете? — закричал Диафеб. — Почему вы повыбрасывали из сундуков все то, что хранилось столь бережно? Зачем вы топчете свои любимые штаны, и тонкие рубахи, и роскошные сюрко, и расшитые плащи? Ведь до сих пор все эти вещи служили вам верой и правдой и еще послужат, если сейчас вы их не уничтожите.

— Что? — переспросил Тирант.

Диафеб осторожно, чтобы не раздавить какую-нибудь жемчужину, приблизился к нему:

— Зачем вы все тут разбросали, кузен?

— Просто хочу найти один предмет.

— И только?

— Да! — закричал Тирант. — Не могу вспомнить, где он лежит.

— Если вы назовете мне этот предмет, я помогу вам его отыскать.

— Если я назову вам этот предмет, вы сразу поймете, что у меня на уме.

— Дорогой брат, я и без того знаю, что у вас на уме, а если какие-то подробности мне и неизвестны, то я выясню их в самом скором времени.

— В таком случае, я ищу зеркало.

Диафеб не произнес больше ни слова, прикусил губу и тоже погрузился в поиски. Так они провели некоторое время, а затем Тирант вдруг сразу успокоился и вытащил из-под груды переворошенных одежд, отороченных собольим и другим мехом, небольшое, очень изящно сделанное зеркальце.

— Позовите кого-нибудь из слуг, — сказал Тирант, любуясь вещицей, — пусть приведут здесь все в порядок. Я желаю завтра бьггь у мессы, поэтому мне понадобится зеленый плащ с вышитыми на нем золотыми башнями, и штаны французского покроя, и… — Он вдруг зевнул, чувствуя сильную усталость от пережитых волнений.

— Я отдам все распоряжения, — заверил его Диафеб.

Тирант встал и направился в другую комнату, где имелась для него кровать. В дверях он приостановился, держась за косяк и как бы собираясь с силами для следующего шага, а затем скрылся в опочивальне.

Месса уже началась, когда Тирант на утро следующего дня вошел в собор. Он имел обыкновение всегда молиться коленопреклоненным, взирая на алтарь со слезным умилением, поэтому прошел через весь собор и опустился на колени прямо на голые плиты пола. Плиты эти были весьма неровны и язвили плоть, ибо, если присмотреться, можно было разобрать, что это вовсе не простые плиты, но древнее надгробие какого-то смиренного и святого подвижника, который пожелал, чтобы все попирали его ногами. И изображение этого подвижника, почти совершенно стертое, как раз и составляло те самые неровности, которые впивались Тиранту в колени.

По случайности он снова выбрал такое место, где его хорошо могла видеть Кармезина. И принцесса большую часть службы любовалась безупречной фигурой рыцаря со сложенными у груди ладонями и опущенной головой, и размышляла о том, как бы ловчее передать ему через прислужницу хорошенькую подушечку для коленопреклонений.