Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

знаменитостями. Один из его адъютантов бросил на сцену букет, когда вышла госпожа Фиокр. Говорят, в этом букете было столько же бриллиантов, сколько роз».

На другой день напечатали: «Князь Эндерберг абонировал в итальянской Опере ложу на авансцене; он поклонник Патти, ужинал у нее и сказал маркизу: „Поздравляю вас, эта курочка из Ко несет золотые яйца“».

За ту же цену – по десять франков за строчку – печаталось в журнале: «Вчера был малый прием у императрицы: понедельник иностранцев. Князь Эндерберг танцевал с синеокой посланницей, которая привела всех в восхищение. Князь равно красив пеший и конный; он столько же грациозен в танцах, сколько искусен в умении владеть оружием».

Даже при более умеренных похвалах князь мог бы сделаться львом Парижа. Его наперерыв звали всюду; не было котильона без него; ежедневно спрашивали друг друга в лесу: «Приехал князь?»

Он был своим человеком как в большом, так и в полусвете. Кора Пирль советовалась с ним об упряжке, а Субиз хотела знать его мнение об игре в любовь и об азартных играх.

Он потому главным образом занял высокое место в общественном мнении, что в его передней находились алебардист и гвардейский капитан: это производило удивительный эффект в такой демократической стране, как Франция. Кроме того, он носил ордена, обладал секретной фабрикой, где вырабатывались грамоты и патенты. Он небрежно говорил, что не утратил ни одной из своих привилегий: ни жаловать права дворянства, ни чеканить монету.

Друзей он имел бесчисленное количество. Имевшие ордена надеялись получить от его милости графский титул, а графы – орден. Люди нечестолюбивые довольствовались дружбой князя, имевшего право чеканить монету.

Живут в Париже среди такого хаоса и вихря, на краю пропасти, мечтая о возвышении, жаждая завтрашнего дня, среди страстных грез честолюбия и любви, предаваясь сердечным делам среди денежных и заботясь о денежных среди сердечных дел, – что самые недоверчивые люди протягивали руку князю Эндербергу, принимали его у себя, не спрашивая его бумаг. Откуда брал он деньги, расточаемые на лошадей и куртизанок? Он вел игру в трех клубах; адъютанты плакали о проигранных деньгах, но утешались на балах князя, говоря, что молодость должна перебеситься.

Он так ловко вел дело, что исчез, достигнув зенита славы.

Весь Париж впал в глубокое уныние. «Он был отличным товарищем». – «Кто станет теперь играть со мной?» – вскричала со слезами девица Подсолнечник. Этот задушевный крик мог бы разрушить многие иллюзии, потому что Подсолнечник постоянно выигрывала. Но у кого есть время быть логичным?

Князь во всеуслышание заявил: «Я отправлюсь домой за деньгами, потому что в Париже нужно иметь их несметное количество».

Попадались игроки, рассуждавшие о карточных случайностях и говорившие со вздохом: «Этот Эндерберг наказание для меня; всякий раз, когда он приезжал, я наперед был уверен, что проиграю. Напрасно говорит он, будто постоянно проигрывает, я видел, какие куши он загребал».

Это мнение, высказываемое сперва робко, стало наконец общим, так что князь Эндерберг, возвратясь в Париж, встретил холодный прием в клубах и понял, что за его игрой будут следить сто глаз. Он стал играть гораздо реже.

Впрочем, это был находчивый человек: в житейской игре можно играть без карт.

Отстав от полусвета, он, как выражался, посвятил себя с большим рвением серьезным удовольствиям настоящего света. Его принимали всюду, – даже у герцогинь и в Тюильри, в такие дни, когда никто не принимает кого бы то ни было.

Во второй приезд князь Эндерберг усвоил более серьезную и важную осанку. Он говорил, что не пропускает ни одной проповеди; адъютанты рассказывали, что этот отъявленный скептик, смеявшийся над всем, кроме самого себя, обратился на путь истины после благочестивых разговоров с папой во время последнего своего пребывания в Риме.

Теперь князь вел менее рассеянную жизнь, деля свое драгоценное время между церковью и двором, говоря во время редких своих визитов единственно об отце Гиацинте, которого никогда не видел, и об императрице, в салонах которой не появлялся.

– Видите ли, – вещал он с величайшим пренебрежением к земным вещам, – я до сих пор вел рассеянную жизнь, теперь же хочу сосредоточиться, и великие предстоящие мне судьбы все больше и больше отвлекают меня от парижских увеселений. Вскоре я совсем прощусь с ними: так повелевает долг.

Напрасно представляли ему, что мирские почести не обязывают скучать, он отвечал словами Лабрюйера: «Имея обязанностью пещись о душах, надо серьезно смотреть на жизнь».

Тогда-то случилось странное происшествие, о котором много говорили в парижском свете.

Глава 3. Продолжение

Однажды в итальянской Опере, напротив императорской ложи на авансцене, сидели англичанка и американка. Они были не только хороши, но и сверкали бриллиантами.

Знакомство их началось в последний сезон морских купаний в Брайтоне; обе они были почти вдовы, потому что муж англичанки находился в Индии, а муж американки получил от нее приказ не являться в Париж раньше того времени, как учетверится его богатство.

Они заметили, что князь Эндерберг, сидевший напротив в императорской ложе, постоянно лорнировал их. Они, в свою очередь, лорнировали его черную бороду, которая блестела, как вороново крыло.

– Жаль, что в нашей стране нет князей, – сказала американка.

– Зато в Париже их столько, что не оберешься, – отвечала англичанка.

Представьте себе удивление американки, когда отворяльщица лож доложила, что князь Эндерберг просит позволения войти.

– Ни за что, – сказала американка, – что скажет мой муж в Бостоне?

– Все, что ему угодно, – произнесла англичанка и сделала отворяльщице лож знак ввести князя Эндерберга.

Он поклонился дамам с изысканной вежливостью, распространяя вокруг запах тончайших духов, который привел американку в упоение.

– Садитесь, князь, – сказала она.

Князь улыбнулся и продолжал стоять.

– Столь милостивый прием трогает меня. Я сейчас был в ложе императрицы и вместе с ее величеством любовался на вас обеих: вы более чем прекрасны. Только Америка и Англия могут производить таких красавиц. Я объехал вокруг света и нигде не встретил ничего подобного северным американкам и брайтонским Офелиям – у них одни и те же прародители. Вы знаете, кто ваши прародители?

Обе дамы поглядели на князя, который изложил им следующий парадокс, не раз уже напечатанный мной:

– Вы по прямой линии происходите от белокурой Венеры, белокурой Психеи, белокурой Елены. Что такое Древняя Греция? Маленький остров, заселенный колонией первобытных англичан, и потому все герои и героини Гомера имеют белокурые волосы. Прекрасный Парис – попавший в Трою англичанин; для гордого Альбиона Греция была за три тысячи лет тем же, чем теперь Ост-Индия.

Англичанка нашла парадокс очень остроумным, но тут же решила, что прекрасный