Сьюзен Джонсон - Соблазнительное пари

— Слушаю тебя, — тихо сказала Жоржи.

— Обещай взять с собой охрану. Я найду достаточное количество французских солдат, чтобы защитить твое имущество. Но как только ты удостоверишься, что твои имения в безопасности, ты должна приехать ко мне в Брюссель.

Это не было ни приказом, ни требованием. А главная радость заключалась в том, что она сможет увидеть его снова.

— Ты сделаешь это?

Она кивнула.

Симон улыбнулся впервые с того момента, как увидел на подъездной дорожке ее карету.

— Дай мне один час, чтобы собрать для тебя охрану. Я поговорю с Талейраном. А после этого у нас будет целый вечер.

Он не сказал, что это их последняя ночь, однако они оба это понимали.

— Позволь мне пойти с тобой. — Ей не хотелось ни на минуту с ним расставаться.

— Будь вежлива с Талейраном, — призвал он.

— Ты должен встретиться с ним? Он страшно беспринципен.

— Он знает, как все нужно делать.

— Дипломатия — искусство возможного, — пробормотала Жоржи с легкой гримасой.

— И еще искусство того, как представить quid pro quo[1]. Он хочет встретиться со мной, чтобы обговорить, как ему сохранить должность министра.

Талейран являл собой воплощенную любезность. Умный, с изысканными светскими манерами, поклонник красивых женщин, он рассыпался в любезностях перед Жоржи. Он незамедлительно гарантировал ей людей для охраны. И пока Симон обсуждал с французским министром вопрос о характере вооруженных сил в Бельгии, Эмилия пригласила Жоржи в гостиную на чашку чая.

— Глупо, что ты едешь во Францию, — без обиняков заявила она.

— Я буду под защитой и не задержусь там надолго, — сказала Жоржи. — А ты тоже едешь с Талейраном в Брюссель?

— Не сразу. Конгресс продлится еще две недели. Будь осторожна Жоржи. За роялистами сейчас развернулась настоящая охота во Франции.

— Я придерживаюсь нейтральных взглядов.

— Ты храбрее меня, дорогая.

— Ты не потеряла столько, сколько потеряла я во время революции. Вероятно, поэтому мне не столь безразлично, с чем я останусь в будущем. А Симон отправляется на войну, — негромко добавила она. — И. меня это пугает гораздо больше.

— Но затем ты последуешь за ним в Брюссель.

Жоржи кивнула:

— Надеюсь, что скоро.

— Буду молиться за вас обоих, — сказала Эмилия. — Но Талейрану об этом не скажу. Он самый большой безбожник из всех живущих на земле.

В этот вечер время летело с ураганной скоростью. Наконец Симон посмотрел на часы и отдал приказание своему ординарцу разбудить его в пять часов.

— Никогда я не чувствовал себя таким несчастным, — пробормотал он, гладя волосы Жоржи. — Я бы так хотел, чтобы ты поехала со мной.

— Ты же знаешь, что я не могу, по крайней мере пока что.

Он вздохнул:

— Этот чертов Наполеон ломает мою жизнь.

— Твою любовную жизнь, — деликатно поправила она, не желая попадать в зависимость, пока никто из них еще не принял окончательного решения.

— Мою жизнь, дорогая, — решительно возразил Симон, — и если бы ты не вела себя столь непреклонно, мы бы уже были женаты.

— Может быть, будет заключен мир, ты ведь этого не знаешь. А твоя семья может отречься от тебя из-за того, что ты женился так легкомысленно…

— Очень неубедительные отговорки, дорогая, — не дослушав, перебил ее Симон. — Мир сейчас вряд ли возможен, а моя семья может катиться ко всем чертям, если им не нравится то, что я делаю. — Однако он понимал осмотрительность Жоржи в отношении женитьбы. Талейран просветил его, рассказав о бывшем муже Жоржи. Этот человек заслуживал того, чтобы его расстреляли. К счастью для него, он умер. — Брюссель через месяц будет вполне подходящим местом для нашей свадьбы, — весело заявил он и с улыбкой добавил: — Я составлю список гостей, — Не надо, дорогой, давай не будем говорить о… ну, ты знаешь, — пробормотала она, — пока все не определится. Дело ведь не в том, что я не люблю тебя. Ты меня понимаешь, правда же?

Ее неуверенность и опасения были ему понятны, и у него возникло желание поднять этого негодяя Ренье из гроба и застрелить.

— Я знаю. — Симон прижал Жоржи к себе, словно пытаясь защитить ее от воспоминаний. — Ты ведь тоже знаешь, что я люблю тебя больше жизни.

— Не надо так говорить. Не надо говорить о смерти, или о войне, или еще о каком-либо страшном исходе, прошу тебя, Симон. Я не мыслю жизни без тебя.

— Стало быть, я увижу тебя в Брюсселе через месяц.

Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась:

— Спасибо. Я тебя безгранично люблю.

— А как ты меня любишь? — зашептал он. И опустился над ней, опираясь на локти и наклонив голову, чтобы поцеловать ее в губы.

— Здесь слова бессильны. При мысли о тебе я начинаю, улыбаться и могу улыбаться тысячу раз в день.

— Всего лишь тысячу? — поддразнил ее Симон.

— О других мужчинах я вообще никогда не думала.

— Я счастлив это слышать, — шепотом сказал он, поглаживая пальцем шелковистую кожу на ее шее. — И люблю тебя очень-очень…

— Я тоже очень-очень, — горячо и как-то по-детски проговорила Жоржи. — Вена навсегда останется в моей памяти.

— Йоркшир тебе тоже понравится, — заявил Симон. — Там мы будем растить и воспитывать наших детей — по крайней мере какое-то время, — добавил он жизнерадостно.

— Ты не спрашивал меня, хочу ли я детей, — нарочито игривым тоном заметила она.

— Мне и не нужно спрашивать. Я видел, как ты расстроилась, когда пришли месячные. Ты хочешь ребенка.

Она вскинула бровь.

— Ты сейчас выступаешь моим исповедником?

— Нет, я лишь наблюдатель. Ты с такой нежностью смотришь на каждого ребенка.

— Спасибо в таком случае на добром слове.

Он усмехнулся:

— Может, мы сделаем еще попытку до Брюсселя?

— Ты спрашиваешь меня?

Его темные глаза находились всего лишь в нескольких дюймах от ее лица, могучее тело нависло над ней, искушая своей близостью, лобком она ощущала его возбуждение.

— Ты хочешь меня?

Один только ее взгляд уже был красноречивым и вполне достаточным ответом, однако он слишком любил ее и не намерен был сделать ее несчастной. Он хотел, чтобы она сама определилась, так же как и он.

Она кивнула.

— У тебя будет мой ребенок и ты станешь моей женой? Или это можно сказать в ином порядке, как тебе захочется.

Жоржи снова кивнула, не имея сил выразить то, чего ей хочется, когда будущее столь неопределенно.

— Ты уверена? — снова мягко спросил Симон, которого огорчало ее безмолвие.

— Я уверена, — сказала она наконец, и глаза ее увлажнились. — Хотя с самого детства я постоянно испытывала неуверенность.

— Ты можешь быть уверена в одном: я всегда буду тебя любить.