Вера Крыжановская-Рочестер - Тайная помолвка

Ознакомительный фрагмент

– Тебе это пока кажется легким, но что будет, когда наступит действительность, и как ты будешь выносить этого человека? Должен предупредить, что пытка скоро начнется. Отец Мартин был у меня и вырвал разрешение привести послезавтра Мейера к обеду. Это будет тайная как бы помолвка, а объявят о ней после крещения, которое, по мнению отца фон-Роте, может произойти через пять или шесть месяцев.

– Я буду сильна, папа. Раз это неизбежно, лучше проделать все скорее, – ответила Валерия, и восторженная порывистость, которая легко овладевала ею, блестела уже в ее глазах; в такие минуты она не признавала никаких препятствий или затруднений.

Не менее важный разговор шел между Рудольфом и его невестой. Как только они очутились вдвоем, граф обнял ее и страстно поцеловал.

– Мы спасены, моя милая невеста и в скором времени жена. Что бы я делал без тебя в таком тяжелом испытании? Повтори еще раз, что ты меня любишь!

Антуанетта положила голову ему на плечо, выпрямилась и просияла…

– Я люблю тебя, Рудольф, больше жизни, – говорила Антуанетта, – но прежде чем я окончательно отдам тебе свою руку, ты должен дать мне одно обещание. Согласен?

– Конечно. Разве ты не имеешь права требовать от меня все, что хочешь?

– Так поклянись мне своей честью и нашей любовью, что не прикоснешься больше к картам, никогда больше не подойдешь к зеленому столу, за которым вы рискуете вашим состоянием, честью и даже жизнью. Страшная жертва, которую приносит наша Валерия за вину других, не должна быть напрасной, и честь имени не должна больше зависеть от шансов игры; я не в силах буду жить, боясь постоянно, что ты на краю пропасти. Прошлое вычеркнуто и забыто; но клянись мне, если хочешь, чтобы я была твоей женой, что ты и впредь всегда будешь чувствовать ко мне доверие, которое соединило нас, что никогда не подпишешь векселя без моего согласия, и тогда спокойно и счастливо мы начнем новую жизнь. Я чувствую и в себе достаточно сил и любви, чтобы заставить тебя полюбить порядочную жизнь, без всяких пагубных, пошлых развлечений.

Краснея, слушал ее изумленный и смущенный Рудольф, было даже мгновение, когда он почувствовал себя оскорбленным, но звуки милого голоса, полные убеждения, и глубокая любовь, горевшая во влажных глазах Антуанетты, достигли своей цели; его собственная совесть говорила ему, что она права, что жизнь спокойная и правильная лучше зла, которое он испытывал в последние дни; любовь и угрызения совести по отношению к Валерии довершили дело. В последний раз, как соблазнительное видение, вспомнилась ему игорная зала и все пережитые в ней ощущения, от которых он должен был навсегда отречься, но добрая воля восторжествовала, и он открыто взглянул в глаза невесте, с беспокойством следившей за выражением его лица.

– Антуанетта, – сказал Рудольф, торжественно подняв руку, – клянусь тебе моей честью и нашей любовью – никогда не касаться карт, никогда не скрывать от тебя ни одного моего поступка! Все нас касающееся будет у нас общим. Близ тебя и с твоей любовью мне легко будет начать новую жизнь; если же когда-нибудь я пошатнусь, то достаточно будет напомнить мне эту минуту и имя Валерии, чтобы вернуть меня на путь истинный.

Антуанетта кинулась ему на шею.

– Я верю тебе, Рудольф, и с радостью вручаю тебе мою судьбу.

Когда молодые люди вернулись в будуар, они нашли Валерию в объятиях отца.

– Отец, – сказал Рудольф, – в дни нашего несчастья Бог посылает нам радость. Я привел тебе дочь и друга, а нашей бедной Валерии сестру.

При этих словах улыбка счастья блеснула на бледном лице графа.

– Милое дитя мое, – сказал он, целуя невесту сына, – будь счастлива, будь ангелом-хранителем Рудольфа, чтобы никогда не пришлось упрекнуть ему себя в таких пагубных увлечениях, как мои.

– Он обещал мне все это, и, я знаю, он сдержит свое слово, – ответила Антуанетта, целуя руку графа. – Новая жизнь начинается для вас и ваших детей. Проведите ее всецело с нами, а мы будем развлекать, холить и любить вас так, что вы не соскучитесь.

– Я понимаю тебя, дитя мое, и ты права, остаток дней моих я посвящу детям. Господь дал мне суровый урок, заставляя принять жертву дочери.

– Дорогой папа, ты преувеличиваешь свою вину и мою заслугу. Я вполне вознаграждена за принятое решение, которое служит источником стольких благ, – сказала в свою очередь Валерия, целуя Антуанетту. – Сознание, что моя лучшая подруга становится моей сестрой, служит мне огромным утешением, и, я надеюсь, все кончится лучше, чем мы думаем.

Утром, в назначенный для помолвки Валерии день, старый граф отправился к барону Маврикию фон-Гойю, опекуну Антуанетты, и формальным образом просил у него руки молодой девушки для своего сына. Достаточно было нескольких слов, чтобы покончить это дело, так как они были старые друзья и товарищи по школе. Но на замечание барона относительно расточительности молодого графа отец мрачно отвечал:

– Не бойся, Маврикий, мы с Рудольфом излечились от прежних безрассудств. Тебе, моему старому верному другу и крестному отцу Валерии, я должен сказать все.

И ничего не скрывая, он рассказал ему перипетии последних дней, сообщив и о добровольной жертве, посредством которой дочь его искупала честь всей семьи.

– Сегодня, – закончил он, – должен состояться этот постыдный торг. Отец Мартин привезет Мейера к обеду. Но при мысли, что моя невинная девочка вложит свою руку в лапу этого противного, негодного еврея, что она должна окунуться за грехи мои в эту грязь ростовщичества, в это невесть откуда взявшееся унизительное общество, – в душе все переворачивается, и я считаю себя вдвойне подлецом, терпя подобную гадость. Умоляю тебя, Маврикий, приезжай ко мне сегодня обедать, ты крестный отец Валерии, твое присутствие на ее тайной помолвке будет облегчением и для нее и для меня.

Веселое, добродушное лицо барона фон-Гойю принимало все более и более серьезное выражение.

– Грустная история, бедный Эгон. И хотя ты непозволительно растряс свое состояние, но теперь не время упрекать тебя. Напротив, имей я свободные средства, то немедленно тебя выручил бы, потому что человеку в твоих летах и при твоем сложении тяжело подчиниться чему бы то ни было. Но, откровенно говоря, я не нахожу это супружество таким несчастным. Я знаю Мейера, часто встречал его у моего племянника (они товарищи по университету). Это премилый молодой человек, вполне джентльмен, ничего в нем не напоминает эту грубую расу, которую мы привыкли презирать. Конечно, способ, избранный им, похвалить нельзя, но надо взять в расчет и тягостное его положение. Чего не сделает молодой человек, страстно влюбленный, чтоб приобрести любимую женщину, да еще такой перл, как Валерия… Особенно когда глупый предрассудок мешает ему стать в ряды претендентов.