Симона Вилар - Дикое сердце

— С двумя немаловажными условиями, — хитро прищурился Карл. — Во-первых, я сказал, что за Эммой не будет никакого приданого, а во-вторых… Ха! Я сказал, что не буду противиться этому союзу, ежели Эмма как совершеннолетняя сама даст на него согласие, что со столь дикой и своенравной особой уже сомнительно.

— Приданым Эммы является ее право королевской крови, а насчет согласия… Что ж, Ренье хитер как лис и может вынудить, убедить, уговорить ее на брак.

Король, казалось бы, , не слушал, двинул фигуру на доске. — Ренье раньше меня узнал о присутствии Эммы при дворе, — заметил он. — Его палатин со шрамом узнал ее и сообщил о ее присутствии. Мне же просто пришлось послать Аганона встретить и привести ее. И лишь на другой день Ренье напомнил мне о нашем уговоре два года назад.

Геривей поднял очи горе.

— Силы небесные! Но ведь главное, что вы согласились!

— А что мне еще оставалось? Ренье поставил условие его союза с Эммой, дочерью моей сестры Теодорады — мир ее праху, — как одно из условий принесения вассальной присяги.

Геривей только развел руками.

— Ренье прибыл ко двору уже с согласием принести омаж, вы же дали ему в руки повод подняться до венца и тем самым можете превратить связанного присягой герцога в независимого суверена.

— Ренье никогда не пойдет на разрыв со мной, — уверенно заметил Карл. — После смерти Людовика Германского я остался последним Каролингом в Европе, который может оградить его от посягательств Конраддинов из Франконии, желающих распространить свою власть на Лотарингию.

— Это сейчас. Но если Ренье почувствует себя увереннее, то через год или два — время не играет роли — он сразу же обратится к Папе с прошением о помазании на королевство за счет брачного союза с наследницей каролингских правителей.

— Ренье уже не молод, — заметил Карл. — Ему под пятьдесят, и, насколько мне ведомо, он сильно сдал в последние годы.

Канцлер в упор глядел на короля, поражаясь его беспечности.. А ведь Карл отнюдь не глуп — Геривей знал это как никто. Но сейчас его, казалось, куда более беспокоила расстановка фигур на доске, нежели вопрос, который они обсуждали.

— Милость Господня! — не выдержал он. — Да разве дело в возрасте Длинной Шеи? Вспомните, что сын Ренье, его наследник Гизельберт, скорее будет служить германцам, нежели франкам. И Ренье может поспешить короноваться хотя бы для того, чтобы вернуть себе покорность Гизельберта как наследника короны. А тогда…

Карл поднял руку, заставляя Геривея умолкнуть.

— Поверьте, ваше преосвященство, даже если Ренье и обвенчается с Эммой, это не продвинет его к короне, а, наоборот, удалит. Он потеряет свой престиж и скорее смирится. — Каким это образом, хотелось бы знать? Ведь в Эмме течет кровь Каролингов. Да и кровь Роберта Нейстрийского привлечет к Длинной Шее только нового союзника в его лице.

— Аганон, выйди! — вдруг резко приказал король.

Фаворит даже вздрогнул от неожиданности. Удивленно поглядел на Карла. А тот — раскрасневшийся, рыхлый, сопящий — не сводил глаз с Геривея. Аганон понял, что Карл хочет сообщить канцлеру нечто столь важное, что даже он не должен знать. И это задело фаворита. Он бросил на короля взгляд, полный упрека, но не посмел ослушаться. Вышел, выразив свой протест, громко захлопнув дверь.

У дверей во внутренние покои монарха, застыв как деревянные, стояли два стража. На скамье у окна дремал дежурный мальчик-паж.

Аганон согнал его. Сел, упершись подбородком в сплетенные пальцы рук. Его разбирали любопытство и досада. Король, его душка Карл, несмотря на все влияние, какое он, Аганон, приобрел над ним, все же более доверял своему канцлеру, нежели любимцу. Но Аганон обладал умом и мог объяснить, на чем зиждется это предпочтение. У короля и его канцлера были общие интересы — двух наделенных могуществом людей, поддерживающих один другого, дабы сохранить это могущество под напором самых влиятельных феодалов.

Он же, Аганон, возвысился лишь за счет содомских склонностей короля, к тому же он сам был родом из Лотарингии, и с Карлом его свел тот самый Ренье Длинная Шея, о котором так горячо спорили за дверью монарх и его канцлер, Аганон и сам понимал, какой рискованный шаг сделал Карл, пообещав не препятствовать браку герцога Ренье с этой бог весть откуда возникшей законной дочерью прежнего короля и Теодорады Каролинг. Ибо еще оставались прежние сторонники династии Эда, для которых Эмма имела даже более прав на корону, нежели сам Карл.

Но Эмма была женщиной, и хотя по Салическому закону франков земельное наследие не передавалось по женской линии, никто не мог лишить Эмму титула дочери короля, и этот титул — принцессы, наследницы трона — она могла передать по наследству. Однако Аганон понимал, что Карл что-то задумал, он заприметил это, еще когда два года назад Ренье потребовал от Карла поклясться, что тот готов отдать ему Эмму.

Аганон это видел по бегающим глазам Карла, по его насмешливой улыбке. И был обижен, что Карл скрывает от него свои замыслы. Ибо сам он уже порвал с Ренье, так как милости, какими он был осыпан при короле, заставили его начисто забыть о прежнем патроне и отказаться от службы соглядатая, какой Ренье явно от него ожидал. Зачем ему теперь Ренье? Аганон уже давно знал, что такое понятие как благодарность не входит в число добродетелей герцога по прозвищу Длинная Шея.

Мысли Аганона прервались, когда он услышал взрыв хохота за дверью. Просто удивительно, какой громкий смех был у достойного Геривея — словно минутами редкого веселья тот компенсировал долгое время сдержанной суровости. А Карл хохотал визгливо, как женщина. Его смех был совсем плебейским, недостойным потомка великих монархов, с которыми считался даже Рим.

Аганон увидел, как Геривей вышел, довольно потирая руки. Но тотчас принял достойный вид, когда напротив распахнулись створки двери и появилась принцесса Гизелла в сопровождении нянек и евнухов. Робко шагнула вперед под благословение епископа.

Маленькая, невзрачная, с покрасневшими от слез глазами, которые она непрестанно лила все последнее время, с ужасом ожидая того часа, когда ее повезут в Руан к этому столь пугающему ее варвару Ролло.

Аганон поспешил поклониться ее высочеству. Принцесса словно и не заметила его. Прошла к отцу, шелестя дорогим парчовым одеянием, поверх которых был наброшен пушистый плащ из рыжих лисиц — подарок жениха. Аганон вспомнил, как Эмма хотела сорвать его с Гизеллы при выходе из часовни аббатства. Гизелла тогда вся изошла испуганным плачем, хотя Эмму уже увели стражи. Карл же, узнав о случившемся, пришел в страшный гнев, не желал и говорить о племяннице, не то чтобы принять ее. А надо же, когда Ренье попросил ее руки, вел себя так, словно отдает родную кровиночку.