Роксана Гедеон - Великий страх

Оставалась только Бастилия, чей гарнизон не разложился и был верен присяге. Командир Бастилии маркиз де Лонэ был готов не жалеть пороха для защиты крепости. Я знала маркиза как человека чести, упрямого, решительного, даже жестокого. Его помощник де Лом был мягче по натуре, но и он скорее бы умер, чем покрыл себя бесчестьем, нарушив присягу.

С десяти утра 14 июля до пяти часов пополудни толпы стреляли по Бастилии из ружей. Стрельба по стенам в сорок футов высотой и тридцать футов толщиной – свидетельствовало ли это об уме нападающих? Этой стрельбой была достигнута лишь одна цель – случайно убит инвалид, оказавшийся на башне.

Маркиз де Лонэ убрал пушки из амбразур и поклялся, что не будет стрелять, если не нападут. Он даже принял депутацию мятежников и позволил им осмотреть крепость, не отвечал на несколько залпов со стороны бунтовщиков и дал им овладеть первым мостом. Стрелять он начал только тогда, когда в опасности оказался второй мост, да и то несколько раз предупредил о своих намерениях.

Мятежники строили различные планы овладения крепостью. Некий пивовар предлагал зажечь Бастилию, обливая ее из насосов лавандовым и маковым маслом с впрыснутым в него фосфором. Другие советовали схватить дочь де Лонэ и сжечь ее на глазах у отца. Когда началось нападение, в нем участвовало не больше тысячи человек, остальные из любопытства стояли и созерцали это зрелище.

Как бы там ни было, Бастилия пала еще до того, как ее вздумали защищать, – пала, хотя нападающие наделали множество глупостей, ничего не смысля в военном искусстве. Они, например, подожгли переднее строение, загородив самим себе дорогу. Перед этим мятежники обещали маркизу де Лонэ и гарнизону жизнь и свободу, но, ворвавшись в крепость, нарушили обещание. Они щадили стрелявших по толпе швейцарцев, так как те были одеты в синие балахоны и походили на заключенных, зато набрасывались и рубили инвалидов, открывших им ворота. Маркиз де Лонэ схватил факел и, бросившись в пороховой погреб, хотел взорвать Бастилию вместе с мятежниками. Его порыв был пресечен каким-то ловким гвардейцем. Полчаса спустя этого самого гвардейца в общей суматохе приняли за кого-то другого, пронзили саблями, повесили, отрубили руку, спасшую целый квартал, и таскали ее по улицам.

Избитого, изувеченного маркиза де Лонэ и его помощника де Лома с позором вели по городу, били и оскорбляли так, что они сами умоляли о смерти. Не выдержав, маркиз ударил кого-то в низ живота, желая этим спровоцировать расправу и положить конец своим мучениям. В мгновение ока де Лонэ был пронзен штыками и утоплен в ручье. Человека, которого он ударил, пригласили докончить казнь. Им оказался какой-то безработный повар, посчитавший, что, если уж такое требование выражается всеми, значит, оно «патриотично». Сабля рубила плохо, поэтому повар достал короткий нож, бывший всегда при нем, и, по локти в крови, с поварским умением резать говядину, отделил голову де Лонэ от тела. Окровавленная голова тут же была водружена на пику. Перед статуей Анри IV палачи дважды опускали ее, весело выкрикивая: «Кланяйся своему хозяину!»

Преследования продолжались. Явившись к Ратуше, толпа расправилась с мэром Парижа, господином де Флесселем, обвиняя его в измене – обвинение более чем вздорное! – и крича, что он будто бы переписывался с маркизом де Лонэ, желая погубить патриотов. Все эти сведения не подвергались проверке, любой выдумке верили, а где вера – там обвинение, где обвинение – там смерть. Голова Флесселя мигом оказалась на пике. Принц де Монбарей, случайно проезжавший рядом, – он, кстати, являлся либералом и вольтерьянцем по убеждениям, – чудом вырвался из рук палачей и чудом не был разорван в клочки. После этого каждого приличного и хорошо одетого человека останавливали и спрашивали имя. Опьяневшие от крови патриоты составляли списки приговоренных и назначали награду за их головы.

Генерал де Лафайет вроде бы был любимцем толпы, но не имел над ней никакой власти. Он не смог спасти де Лонэ и Флесселя и получил возможность очень ясно ощутить свое бессилие и изменчивость привязанностей черни. Герой двух миров мог сравнивать революцию в США, которую видел собственными глазами, и революцию во Франции, которой сам способствовал.

Но это была не революция, а разрушение.

В ночь с 16 на 17 июля 1789 года я проснулась оттого, что ощутила чье-то присутствие рядом с собой. Кто-то осторожно присел на моей постели. Я открыла глаза и поспешно зажгла ночник.

– Вы?

Это был мой отец – постаревший, усталый, с синевой под глазами и резкими морщинами на лбу. Я была неприятно поражена его появлением. Во-первых, как он узнал о существовании этого домика? Во-вторых, я не видела отца уже очень долгое время и не очень-то этим терзалась. Отношения между нами были очень натянутые.

– Чем обязана? Разве вы не на службе?

– Сюзанна, случилось нечто такое, из-за чего я должен был приехать.

Его голос прозвучал очень серьезно и жестко. Я насторожилась, зная, что мой отец не склонен к преувеличенным чувствам. Стало быть, есть важная причина для его приезда?

– Сюзанна, я бы хотел знать, что вы думаете по поводу того, что происходит в Париже и во Франции.

– Зачем это вам?

– Ответьте на мой вопрос. Что вы думаете о взятии Бастилии?

Я села на постели, отбросила упавшие на лицо волосы.

– Что же я могу думать? Я аристократка, меня возмущает бездействие короля… Я знаю, что моя жизнь в опасности, что за мою голову назначают награду. Да разве можно иначе относиться к этому бунту? Я – принцесса, милостивый государь.

– Рад это слышать. Зная о вашей связи с адмиралом де Колонном, можно было опасаться, что он склонит вас на свою сторону.

Я почувствовала досаду. Ухаживая за Жанно и приходя в себя после нападения патриотов, я почти не вспоминала о Франсуа. Да и приятно ли было вспоминать о том, что произошло между нами? Я все равно любила его. Но понадобится много времени, чтобы обида забылась.

– Почему вы пришли сюда? – спросила я холодно.

– Я должен сообщить вам нечто страшное, Сюзанна.

– Страшное?

– Даже скорее ужасное.

Мороз пробежал у меня по спине. Я поспешно спустила ноги на пол, на ощупь нашла свои домашние туфли.

– Вы пугаете меня?

– Нет.

– Тогда что же вы тянете? Не молчите! Хотя, по правде говоря, я не понимаю, что такое могло случиться.

– Речь идет о вашем муже, об Эмманюэле.

Я удивленно смотрела на отца, не представляя даже приблизительно, что могло произойти.

– У вас достаточно мужества?

– Да… Я полагаю, да.

– Тогда пойдемте вниз.

Держа меня за руку, он спускался по лестнице. В темноте я потеряла туфельку. От слов отца и неизвестности меня охватила тревога, я предчувствовала что-то ужасное, а когда увидела у двери двух гвардейцев, то ощутила настоящую панику.