Жаклин Мартен - Сорвать розу

ГЛАВА 62

На следующий день поздно ночью госпиталь погрузился в свой обычный тревожный сон, нарушаемый редкой бранью или стоном, частым скрипом матрацев и легкими шагами обутых в шлепанцы ног. Феба, вызвавшись на ночное дежурство, подавала воду или просто дотрагивалась рукой до испуганного или капризного солдата.

Наконец все утихло, и только слышался скрип пера, она записывала в свою тетрадь стихи.

Эли тоже дожидался этих поздних тихих часов: завершив последний обход палат, погрузился в печальные воспоминания, собираясь написать письмо отцу Дэниела, но резко остановился, увидев Фебу, – она сидела за маленьким столом, склонив гордую голову, на написанные стихи упали ее темные локоны и капали крупные слезы. Девушка непроизвольно вздрогнула, увидев Эли, из ее ослабевших пальцев ручка упала на пол, раскрытыми ладонями она попыталась закрыть только что исписанную страницу. Все, и солдаты в том числе, привыкли, что Феба пишет и охотно читает вслух свои стихи, доктор также не обратил бы на них внимания, не сделай она этого непроизвольного движения. Значит, написанное в этот раз предназначалось только для нее, и он решил, что ему как доктору следует знать ее мысли и чувства.

– Можно? – спросил он, протянув руку к тетради. Феба прижала ее к груди.

– Нет, не могу показать, – протестовала она шепотом. – Это личное.

Твердым взглядом он посмотрел прямо в ее темные глаза.

– Дай, Феба. – И, как загипнотизированная, девушка подчинилась.

Пока Феба, закрыв лицо руками, тихо плакала, Эли прочел строки, на которых едва высохли чернила. Закончив чтение, заговорил не сразу, обдумывая дальнейшие действия.

– Подожди! – попросил он после минутных размышлений и исчез в темноте коридора.

Вернулся минут через пять.

– Тилли заменит тебя. Пойдем со мной.

Он помог ей встать, и Феба пошла послушно, как кукла, управляемая умелым кукловодом.

В комнате, служившей ему кабинетом и спальней, Эли тихонько подтолкнул ее к кровати. С необычной для нее апатией она осталась там, куда ее усадили.

– Прочтем твое стихотворение, Феба, но на этот раз вместе.

Кровь прилила к ее лицу, губы пытались выдавить единственное слово, которое так и не сумела произнести. Нет. Нет. Нет.

Не обращая внимания, Эли открыл тетрадь.

– Пожалуйста, – едва слышно прошептала Феба.

Он игнорировал ее просьбу, однако во время чтения крепко сжимал ее напряженную руку.

До тебя добраться нельзяНи в ранний, ни в поздний час.Ни страны, ни города —Смерть разделяет нас.Дэнни, что ж ты теперь молчишьВ вечном доме в земле сырой?Не придешь ты больше, не постучишь,Не попросишь меня: «Открой!»

Эли выпустил ее руку и протянул тетрадь.

– Остальное прочти сама.

– Нет. – Она посмотрела в его суровое и непреклонное лицо, с трудом узнавая знакомые черты. – Я… я не могу, – жалобно просила бедняжка.

– Можешь, – чуть мягче сказал Эли, а затем снова неумолимо: – можешь, Феба.

И она прочитала:

Вот и конец мечтам моим.Все пошло по канве иной;Была я твоей невестой,Никогда не стану женой.Я осталась навек одна,И тревога растет в груди:Любви лишила война —Одиночество впереди.

Ее голос задрожал, когда зазвучали последние слова, и она с яростью отбросила тетрадь. Эли опустился перед ней на колени, обнял плачущую девушку.

– Хотелось тебе или нет, но ты излила свою душу в этом стихотворении, Феба. Не сердись из-за того, что выдала свои сердечные тайны – нет ничего постыдного в оплакивании себя и Дэниела. У тебя есть право горевать о потере дома, детей, стабильности, своего собственного мужчины, который бы любил тебя. Ты горячая девушка, Феба, и тебе нужен горячий, любящий человек.

Почувствовав справедливость его слов, она оттолкнула Эли и уставилась на него открытыми глазами, а он рассудительно продолжал:

– По всему выходит, что мне надо стать этим мужчиной, Феба, твоим мужчиной.

Феба встала, ее голос задрожал от возмущения.

– Как ты можешь быть таким… это… это… Эли поднял тетрадь, разгладив скомканные страницы.

– Все нормально, – заговорил он спокойно, глядя на стихотворение снова. – Это то, чего мне хотелось, Богу известны мои мысли и желания. Это и то, о чем думал Дэниел, наказывая заботиться о тебе, когда сам не сможет. А если посмотреть правде в глаза, то этого ждешь и ты, Феба.

– Как ты можешь так говорить? – задохнулась от возмущения Феба, и слезы брызнули у нее из глаз. – Как смеешь даже думать об этом. Дэниел умер так недавно!

– Ты сказала об этом, Феба… и написала: в одной строчке оплакиваешь Дэниела, а в другой пугаешься старости, не испытав любви и страстных объятий.

Продолжая говорить, Эли открыл сервант и налил своего сладкого вина в маленький стаканчик.

– Наберись храбрости, посмотри правде в глаза, Феба. Моя любовь открыта для тебя сейчас, как и все это время, мои руки ждут тебя. Мне… тоже не хочется прожить свою жизнь в одиночестве.

Она не ответила, ему пришлось вложить стакан в ее безжизненные пальцы.

– Выпей, оно вдохнет в тебя новые силы. Феба перестала плакать, хотя на ее щеках все еще оставались следы слез. Осторожно поставив полный стакан на письменный стол, она пробормотала какие-то слова, едва уловимые, вызвавшие настороженность доктора.

– Что ты сказала?

– Прочитала строчку из «Песни песней», которая…

– … является песней Соломона. Знаю ее. Но что конкретно, – ему страшно не терпелось, – ты сказала?

И Феба повторила, на этот раз внятнее и громче.

– Пусть он поцелует меня поцелуями своего рта, ибо любовь лучше вина.

Продекламировав эту древнюю строчку, Феба расстегнула пуговицы своего платья и стащила его через голову. Эли застыл столбом, когда ее нижние юбки скользнули к лодыжкам; настала очередь и фланелевой рубашки, и он увидел, как от холода приподнялись ее соски, а кремовое тело покрылось гусиной кожей.

– Я черная, но красивая, – процитировала обнаженная дрожащая девственница, стоя в шести футах от него, и эти слова словно развеяли чары, державшие Эли в неподвижном состоянии.

Он бросился к ней, обнял, пытаясь согреть, а когда из этого ничего не вышло, схватил с кровати одеяло, завернул в него свою любимую, подбросил дров в камин, собрал горячие угли в металлическую грелку, стараясь согреть простыни.

Все это длилось пять или шесть минут, но они показались им вечностью. Очутившись в постели, оба обнаженные, чуть не задохнулись, соприкасаясь обнаженной плотью.

– Смотри, как ты прекрасна, моя любовь; как прекрасна, – говорил Эли с жаром, перецеловав каждый пальчик на руке, а потом и на ноге, как и все соблазнительные места на ее теле с ног до головы.