Мэри Кайе - В тени луны. Том 2

Как бы там ни было, но мысль о крещении ребенка глубоко засела ей в голову. Дело было, конечно, не в мрачных словах, оброненных миссис Хоссак — она на них не обратила внимания — а в том, что она якобы верила в то, что искрещенному ребенку будет заказан путь в рай. Лу тяготили мысли о родителях Эдварда Инглиша. У них могли бы появиться собственные желания относительно имени. Ребенка могли бы назвать и Амандой и Коттар. Фамилия Инглиш будет принадлежать ей по закону.

Захваченная этой идеей, Лу приблизилась к мистеру Добби, который тут же согласился провести обряд. Лу давно изрезала нижнюю юбку и другую одежду на салфетки и всякие необходимые вещи для малютки, и вот теперь на рубашечку для крещения пришлось пустить панталоны.

Аманда Коттар Инглиш была крещена поздно вечером на крыше Алекса «…в присутствии следующих прихожан»: Алекса, Винтер и миссис Хоссак, выступавших в роли крестников. После проведенной церемонии Лу почувствовала огромное облегчение. Аманда словно стала ей еще ближе, и претензии туманной и далекой четы Инглиш (Лу не знала, что Эдвард уже несколько лет оставался сиротой) стали не такими значащими и все меньше беспокоили ее.

Последствия же оказались самыми неожиданными.

Глава 48

Лорду Карлиону вдруг пришло в голову, что рядом есть священник, который может совершить обряд и над ним.

Удивительно, как он не догадался об этом раньше, ведь мистер Добби часто служил службу с момента их приезда сюда. Но никто не задумывался над тем, что он может осуществлять все церковные обряды. Теперь все прояснилось, и Карлион два дня спустя вечером ухитрился оказаться в саду наедине с Винтер.

Весь день шел сильный дождь, но сейчас небо очистилось, и сад благоухал свежестью. Все ушли прогуляться под тенью апельсиновых деревьев, поскольку у Алекса повторился рецидив болезни, и его на протяжении всего дня лихорадило. Доктор О’Дуайер сказал, что ему необходим покой.

Лунный свет наполнил сад бледными тенями до того, как сумерки окончательно сгустились. Карлион остановился под апельсиновым деревом и опять предложил Винтер выйти за него замуж. Не когда-нибудь в будущем, после того как им удастся выбраться из этого дома в Лакноу — если им это вообще удастся — а сейчас, немедленно. Сегодня вечером или завтра. Добби мог бы обвенчать их…

— Мне нечего предложить вам сейчас. Пока я просто нищий узник. Но когда мы выберемся отсюда, все изменится. Когда я смогу… — Винтер положила руку на руку лорда, прервав его.

— Не надо. Пожалуйста, не надо, — в ее голосе слышалось страдание. Она говорила очень быстро, а мягкий лунный свет освещал ее скорбное лицо. — Если… если бы я любила вас, ваше состояние не имело бы никакого значения. Мне ничего не было бы нужно, кроме вас самого. Но я не люблю вас, и не могу выйти за вас замуж.

— Почему? Почему нет? Вам нужен защитник. Я стану заботиться о вас. Я люблю вас… не могу без вас жить. Какая разница, любите вы меня или нет? Когда-нибудь полюбите. Я сделаю так, что это случится. Бартон мертв. Позвольте мне заботиться о вас. Винтер… Винтер…

Он схватил девушку за руку, но она резко отпрянула назад.

— Простите. Я не могу. Благодарю вас за… за предложение, но…

Казалось, Винтер решила, что этих слов недостаточно, и замерла перед Карлионом, сжав руки, стараясь придумать какую-нибудь фразу. Но в лунном свете лорд разглядел в ее больших глазах отвлеченный взгляд. Его охватила ярость и мучительная уверенность, что девушка думает совсем не о нем, а о ком-то другом.

Он опять схватил ее за руку, сжал запястье, чтобы она не могла вырваться, и прохрипел:

— Кто-то другой? Вот почему ты не хочешь выйти за меня? Раньше был Бартон… Кто теперь, Рэнделл? Я видел, как ты иногда смотрела на него. Вы были с ним в джунглях несколько недель, верно?

Злоба Карлиона кипела, пока, казалось, не повергла его в шоковое состояние. Часть мозга лорда как бы оставалась в стороне — часть скучающего циничного Артура Карлиона завсегдатая лондонских гостиных — и говорила ему, что он устраивает вульгарную сцену ревности, но остановиться ему было уже не под силу.

— Это Рэнделл, не так ли? Какие у вас с ним отношения? Вы его любовница? Ты проводишь с ним ночь на крыше? Вот почему он упросил твоих черных родственников позволить ему спать там, а не вместе с нами?

Карлион видел, как последовательно менялось выражение на лице Винтер — лунный свет только усиливал его в тени апельсиновых деревьев — отвращение, злость, презрение и наконец — удивительно — жалость. Словно девушка смогла понять жестокую боль, вызвавшую этот поток оскорблений, и почувствовала сострадание. Она стояла неподвижно, ожидая конца монолога лорда, глядя на него смелым, уверенным взглядом. Но именно жалость больнее всего ранила Карлиона и заставила сделать окончательную глупость.

Он выпустил из рук запястье Винтер, обнял ее, как однажды в Дели, и стал целовать со злобным насилием. Лорд снова и снова целовал губы, глаза, шею девушки и не мог остановиться.

Она не сопротивлялась и не закричала, вероятно, понимая, что это не поможет. Винтер просто стояла неподвижно, воспринимая поцелуи лорда, как безжизненная кукла. Ее бездействие вдруг привело Карлиона в чувство. Он отпустил девушку и отступил назад, тяжело дыша. Винтер ничего не сказала, а, молча повернувшись, неторопливо пошла между апельсиновыми деревьями огражденного стеной сада. Светлое индийское платье казалось среди теней мотыльком, а индийские украшения издавали мягкий звенящий звук, постепенно затихающий в сумерках.

Миссис Хоссак, ходившая взад-вперед со своим маленьким сыном на руках, сказала:

— Миссис Бартон, я хотела попросить вас…

Но Винтер прошла мимо нее, не услышав, вошла в дом и поднялась по узкой лестнице. Она надела муслиновую вуаль, закрыв лицо, как делала Амира и другие женщины в редких случаях, когда выходили за пределы женской части дома, миновала узкую веранду и добралась до последнего пролета лестницы, ведущего на крышу, где лежал Алекс.

В лунном свете и последних отблесках вечера крыша казалась очень светлой после темных коридоров и лестниц. Дождь охладил ее, и теперь она приятно пахла вымытым камнем.

Кровать Алекса по предписанию доктора О’Дуайера была выставлена на открытое пространство. Алекс лежал спиной к Винтер в одних тонких хлопковых трусах. Только в такой одежде можно было вынести дневную жару. Его тело выглядело очень худым и загорелым на фоне бледной циновки, заменявшей матрас. Алекс услышал позвякивание украшений Винтер, но не обернулся. Она подошла к нему, глядя на него и размышляя, спит он или нет. Девушка молчала, и через несколько секунд Алекс неприветливо спросил: