Сидони-Габриель Колетт - Ангел мой

Леа, спокойно сидевшая в пеньюаре розового цвета – «обязательного» розового, как она теперь говорила, – задумалась, но мысли, пришедшие ей в голову, быстро утомили её, и она в конце концов решила поделиться ими с Ангелом, который притворялся, что совершенно спокоен.

– Хотела бы я знать, почему всё-таки ты женишься на этой девчонке?

Он облокотился двумя руками о стол, и лицо его невольно приняло жеманное выражение, отчего он сразу стал похож на госпожу Пелу.

– Понимаешь, милочка…

– Зови меня «сударыня» или «Леа». Я тебе не прислуга и не твоя сверстница, – сухо сказала она, выпрямившись в кресле и не повышая голоса.

Ангел хотел было возразить: он с вызовом взглянул на её красивое, чуть увядшее, напудренное лицо, встретился с ней глазами, которые сверкнули таким голубым, таким чистым светом, и вдруг, оробев, сдался, что было ему совершенно несвойственно.

– Нунун, ты хочешь, чтобы я тебе объяснил… Но ведь рано или поздно это должно было случиться. К тому же брак весьма выгодный…

– Выгодный для кого?

– Для меня, – отвечал он без улыбки. – У малышки свой капитал.

– Он достался ей от отца?

Ангел повалился на кровать.

– Понятия не имею. Ну и вопросы ты задаёшь! Но думаю, это так. Вряд ли в личной шкатулке прекрасной Мари-Лор хранится более пятнадцати сотен банковских билетов. Да-да, пятнадцать сотен, ну и кое-какие драгоценности.

– А в твоей?

– Конечно, больше, – отвечал он с гордостью.

– Тогда тебе не нужны деньги.

Он покачал гладко причёсанной головой, отливающей синевой.

– Нужны, нужны… ты же прекрасно знаешь, что к деньгам мы с тобой относимся совершенно по-разному. Здесь мы никогда не поймём друг друга.

– Должна отдать тебе справедливость, ты избавлял меня от разговоров на эту тему в течение всех семи лет, что мы были вместе.

Она наклонилась, положила руку ему на колено:

– Скажи мне, малыш, а сколько ты отложил за эти семь лет?

Он хмыкнул, рассмеялся, скатился к ногам Леа, но она отстранила его ногой.

– Нет, скажи мне правду. Сорок тысяч в год или шестьдесят? Ну скажи же, шестьдесят или семьдесят?

Он сел на ковёр, запрокинул голову и положил её на колени Леа:

– Разве я их не стою?

Он не боялся демонстрировать себя при свете, вертел головой, пошире распахивал глаза, которые казались совсем чёрными, хотя Леа знала, что они тёмно-карие с рыжинкой. Кончиком указательного пальца Леа коснулась бровей, век, уголков рта Ангела, словно выделяя самое удивительное в его красоте. Иногда этот её любовник, которого в глубине души она немножко презирала, внушал ей своего рода уважение. «Когда ты так невероятно красив, в этом есть даже что-то благородное», – думала она.

– Скажи мне, малыш… А как сама девица? Как она к тебе относится?

– Она меня любит. Она мной восхищается. Она ничего не говорит.

– А ты, как ты к ней относишься?

– Никак, – ответил он просто.

– Прекрасный любовный дуэт, – промолвила Леа мечтательно.

Он привстал и уселся по-турецки.

– Мне кажется, ты слишком много занимаешься ею, – сказал он резко. – Неужели ты совсем не думаешь о себе во всей этой истории?

Леа, приподняв брови и приоткрыв рот, взглянула на Ангела с удивлением, которое сделало её моложе.

– Да, я говорю именно о тебе, Леа. Ведь ты жертва. Страдающая сторона. Ведь это тебя я бросаю.

Он слегка побледнел и, казалось, столь резко разговаривая с Леа, делал больно самому себе. Леа улыбнулась:

– Но, дорогой мой, я не намерена что-либо менять в своей жизни. Некоторое время мне будут попадаться в ящиках мужские носки, галстуки, носовые платки… А может, и нет – ты ведь знаешь, какой у меня порядок. И потом, я устрою ремонт в ванной. У меня есть одна идея на этот счёт…

Она замолчала и с мечтательным видом принялась чертить в воздухе какой-то неясный план. Однако Ангел продолжал смотреть на неё недовольным взглядом.

– Так тебе это не нравится? А чего бы ты хотел? Чтобы я удалилась в Нормандию и скрывала там от всех своё горе? Чтобы я похудела? И перестала красить волосы? Чтобы госпожа Пелу примчалась к моему изголовью?

Леа сложила руки рупором, подражая голосу госпожи Пелу:

– «Она превратилась в тень! Она превратилась в тень! Несчастная постарела на сто лет! На сто лет!» Ты этого хотел бы?

Он слушал её с нехорошей улыбкой, ноздри его слегка подрагивали, возможно, от волнения.

– Да! – крикнул он.

Леа положила на плечи Ангелу свои голые руки, нежные и тяжёлые.

– Бедный мальчик! Но тогда бы мне пришлось умереть уже четыре или пять раз, не меньше. Потерять юного любовника… Сменить одного грубияна на другого… – И добавила тихим, беззаботным голосом: – Мне не привыкать.

– Это мне известно, – отрезал он. – И на это мне наплевать. Да, мне плевать на то, что я не был у тебя первым. Чего бы я хотел… вернее, как должно было бы быть… и было бы вполне естественно… чтобы я был у тебя последним.

Он сбросил со своих плеч её великолепные руки.

– На самом деле всё, что я сейчас говорю, я говорю для тебя…

– Я всё прекрасно понимаю. Ты беспокоишься обо мне, я – о твоей невесте, всё это замечательно и вполне естественно. Сразу видно, до чего же мы все великодушны…

Она поднялась, ожидая, что услышит в ответ какую-нибудь грубость, но Ангел молчал, и она с болью увидела в его лице что-то вроде отчаяния.

Она наклонилась, подхватила Ангела под мышки:

– Ладно, давай-ка одевайся. Мне надо надеть лишь платье, и я готова. В такую погоду только и остаётся что поехать к Швабу – выбрать для тебя жемчужную булавку. Должна тебе сделать свадебный подарок.

Он вскочил, лицо его просияло:

– Вот здорово! Вот это блеск – жемчужная булавка. Пусть будет чуть розоватая, я прямо так и вижу её!

– Ни за что! Покупаем совершенно белую, более мужественную. Я тоже вижу её! О Господи, опять траты. Ну уж без тебя я стану бережливее.

Ангел вновь замер в нерешительности:

– Думаю, это зависит от моего преемника.

Леа обернулась – она была уже в дверях будуара, – и улыбнулась своей самой весёлой улыбкой, продемонстрировав крепкие зубы гурманки и свежую голубизну ловко подведённых коричневым глаз.

– Твой преемник? Он ничего от меня не получит, разве что какую-нибудь мелочь да сигареты, ну, может, ещё рюмочку черносмородиновой настойки по воскресеньям. А всё наследство я оставлю твоим детям.

Все последующие недели они оба были очень веселы. Официальная помолвка Ангела разлучала их каждый день на несколько часов, иногда на одну-две ночи.

– Она должна мне доверять, – заявлял Ангел.

Всякий раз, появляясь у Леа, Ангел устраивал целое представление: напускал на себя важный, таинственный вид и начинал выкладывать новости прямо с порога. Леа же, которую госпожа Пелу под любым предлогом старалась не пускать в Нёйи, не могла справиться со своим любопытством и слушала его с интересом.