Евгения Марлитт - Огненная дева

Ознакомительный фрагмент

– Я не говорю «красавица». Боже мой, слово это имеет слишком обширное и условное значение! – говорил его друг Рюдигер, высокий, мягкий голос которого уже раньше доносился отдельными звуками до сестер, теперь же ясно и отчетливо слышалось каждое его слово. – Конечно, у этой Лианы нет ни греческого, ни римского носа, да что до этого! Ее личико и без того чрезвычайно мило.

Барон Майнау пожал плечами.

– Гм, пожалуй, – сказал он неузнаваемым, насмешливым тоном, – скромная и добродетельная девочка, робкого характера, с мечтательным выражением лица и бледно-голубыми глазами а 1 а Lavalliere, – чего же еще!

Он вдруг остановился и быстрым движением руки указал на открывавшийся ландшафт.

– Посмотри-ка лучше сюда, Рюдигер! У того, кто планировал Рюдисдорфский парк, была гениальная голова! Ничто не могло бы придать более эффекта архитектуре a la Renaissance, как эти чудесные группы буковых деревьев.

– Э, что там! – с досадою возразил Рюдигер. – Ты знаешь, что я в этом ничего не понимаю. То ли дело прекрасные глаза или прекрасные волосы женщины, вот, например, что за чудные косы лежали сегодня пред алтарем, у твоих ног!

– Несколько полинявший оттенок трахенбергского фамильного цвета, – равнодушно ответил Майнау. – Пожалуй, тициановские волосы теперь в моде, и новейшие романы изобилуют рыжеволосыми героинями, и все они любимы, конечно, это дело вкуса!.. У моей возлюбленной подобное было бы немыслимым, но у жены!..

Он отряс пепел сигары о перила и спокойно продолжал курить.

Лиана инстинктивно скрыла свое лицо под густой вуалью; даже сестра, с невыразимой болью смотревшая вниз на говорившего, не должна была видеть краски стыда и унижения, залившей ее щеки.

Еще ниже, в цветнике, графиня Трахенберг прогуливалась с пастором. Окончив свой разговор с ним, она быстро приблизилась к террасе и стала медленно подниматься по ступеням.

– На одно слово, дорогой Рауль! – попросила она, взяв его за руку.

Медленно прохаживаясь с ним по террасе, болтала она об отвлеченных предметах, пока Рюдигер и пастор не удалились настолько, что не могли услыхать ни одного ее слова.

– A propos, – сказала она вдруг, остановившись. – Ты не сочтешь меня нескромной за то, что взволнованное сердце матери побуждает меня в последнюю минуту затронуть несколько щекотливый вопрос… Могу я узнать, сколько ты назначаешь Лиане «на булавки»?

Сестры могли видеть, как насмешливо взглянул он на женщину с взволнованным материнским сердцем.

– Столько же, сколько давал моей первой жене: три тысячи талеров. – Графиня одобрительно кивнула головой.

– О, ей остается только радоваться; когда я выходила замуж, я столько не получала!

Майнау насмешливо улыбнулся ее глубокому вздоху, которым она сопровождала свое восклицание.

– О, не правда ли, Рауль, ты будешь сколько-нибудь добр к ней? – прибавила она с притворной чувствительностью.

– Что вы хотите этим сказать, тетушка? – спросил он, замедляя шаги и бросив на нее недоверчивый взгляд. – Разве вы считаете меня настолько бестактным, что допускаете, будто я могу забыть уважение, которое обязан оказывать женщине, носящей мое имя?.. Но если вы требуете чего-нибудь большего, то это будет против нашего уговора. Мне нужна мать моему ребенку и хозяйка в моем доме, которая могла бы заменить меня в мое отсутствие, а я, быть может, надолго, очень надолго отлучусь. Все это вы знали, когда рекомендовали мне Юлиану как кроткое женственное существо, вполне соответствующее моим желаниям… Любить ее я не могу, но буду настолько добросовестен, что не стану возбуждать любви и в ее сердце.

Заливаясь горькими слезами, обняла Ульрика сестру и прижала ее к своему сердцу.

– Бога ради, не раздражайся так, Рауль! – просила струсившая графиня. – Ты совершенно не понял меня. Кто и говорит о сентиментальностях? Уж я, конечно, менее всех думаю о них… Я только просила твоего снисхождения к ней. Ты сегодня сам видел, до чего может дойти эта «вечно женственная натура» – сыграть такую шутку со своим подвенечным нарядом.

– Оставьте это, тетушка: в этом случае Юлиана могла действовать, как ей было угодно. Пусть и всегда так поступает, если только будет уметь применяться к обстоятельствам…

– За это я ручаюсь… Боже, невыразимо грустно признаться, но Магнус – колпак, человек без всякой энергии, нуль, и именно те качества, которые я в нем презираю, украшают его сестру. Лиана необыкновенно простодушное дитя, и, когда Ульрика, этот злой гений моей семьи, не будет иметь на нее влияния, ты можешь вертеть ею как захочешь.

– Мама очень быстра в своем приговоре, – сказала с горечью Лиана, когда шаги внизу мало-помалу затихли. – Она ни разу не потрудилась вникнуть в мою духовную жизнь – мы выросли на руках чужих людей… Но о чем ты плачешь, Ульрика? Мы не имеем права бросить камнем в этого бездушного эгоиста. Разве я спрашивала свое сердце, когда отдавала ему руку? Я сказала «да» из страха перед мамой.

– И из любви ко мне и Магнусу, – добавила Ульрика еле слышно, как бы изнемогая от отчаяния. – Мы употребили все усилия, чтобы уговорить тебя; мы хотели спасти тебя от ада домашней жизни, не сомневаясь ни одной минуты, что тебя должны полюбить везде, куда бы ни забросила тебя судьба, а теперь, к несчастию, я вижу, что в любви тебе будет отказано. Ты, такая молодая…

– Молодая?.. Ульрика, мне в будущем месяце минет двадцать один год; мы много горя пережили вместе, и я далеко не дитя по опыту, уже научилась правильно смотреть на жизнь… Не беспокойся обо мне, я не хочу любви Майнау и настолько горда, что не оставлю его в заблуждении на этот счет. Мой институтский аттестат, свидетельствующий о моих познаниях, особенно о моем знании языков, придает мне мужества; сегодня не баронесса Майнау переезжает в Шенверт, а только воспитательница маленького Лео. Мне предстоит благородная деятельность, и, может быть, я буду иметь возможность сделать доброе дело, большего я ничего в жизни не желаю… Простимся теперь, Ульрика, оставайся здесь у отца, а мне приходится покинуть его дом!

Она несколько раз обняла сестру и, вырвавшись из ее объятий, побежала вдоль галереи в комнату матери; там у окна стоял Магнус и смотрел на подъехавшую к крыльцу карету.

В это время графиня проходила по двору замка с Майнау, Рюдигером и пастором. Хорошо, что она не могла видеть, как ее сын, «колпак», «человек без всякой энергии», с горькими слезами обнимал сестру. В какой гнев привело бы ее это раздирающее душу прощание, которое так мало соответствовало его положению.

Опустив вуаль, Лиана твердыми шагами сошла с лестницы.

– Ступай с Богом, и да сопутствует тебе мое благословение, дитя мое! – сказала графиня с театральным жестом и коснулась рукой до головы дочери, потом приподняла вуаль и запечатлела на лбу ее холодный поцелуй.