Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 186

В июне 2011 года хакерская группа LulzSec взломала веб-сайт ЦРУ. Тордарсона подвиг восхитил, и он связался с LulzSec на предмет установления тесных связей между WikiLeaks и умелой хакерской группой. По словам Тордарсона он действовал с ведома WikiLeaks, по словам WikiLeaks — они понятия не имели об инициативе своего исландского добровольца.

Как бы там ни было, Тордарсон обратился к LulzSec с просьбой взломать серверы исландского Министерства финансов, для того чтобы найти доказательства политической ангажированности исландского правительства, которое отказало DataCell в разрешении на покупку крупного информационного центра в Рейкьявике. По мысли Тордарсона, отказ был мотивирован тем обстоятельством, что DataCell обрабатывала добровольные денежные пожертвования, которые поступали WikiLeaks со всего мира.

В интервью Slate Сигурдур Тордарсон заявил: «Взлом исландских правительственных инфраструктур был первым заданием, которое WikiLeaks дало хакерской группе LulzSec». Разумеется, WikiLeaks категорически отрицает, что когда-либо уполномочивал «Сигги» вести переговоры с хакерами, тем более — давать им задания, которые автоматически превращали WikiLeaks в сообщников международной криминальной организации.

(Продолжение — в завтрашнем посте.)

К оглавлению

Мыслеобмен и охота к перемене мест

Василий Щепетнёв

Опубликовано 18 августа 2013

Железнодорожное сообщение между Санкт-Петербургом и Москвой намеревались установить и раньше, но эксперты в области внутренних дел настойчиво отговаривали государя. Мол, люди станут без особой нужды ездить туда, ездить сюда, отчего наступит брожение умов и ослабление устоев.

И действительно: одно дело — обмениваться мнениями путем взаимной переписки, другое — с глазу на глаз. В дожелезнодорожную эру письмо между столицами шло 3–4 дня зимой и 5–6 — летом; следовательно, обмен репликами — минимум неделя. При этом все помнили как о черных кабинетах, так и об инициативном почтмейстере Шпекине — и писали более о том, что Иван Кириллович очень потолстел и всё играет на скрыпке. А при личной встрече можно договориться до самых интересных уголков нашей необъятной родины — Нерчинска, к примеру. Или Туруханского края. Или крепости Грозной. Но дилижансом из Петербурга в Москву ехать и долго, и дорого — пять дней и девяносто пять рублей. Железная дорога впятеро сокращала и время в пути, и расходы — и это первым классом. Третьим же, классом разночинцев, удавалось добраться ещё дешевле, за семь рублей. Как тут не поехать?

И ездили. Уже в первый год трафик между столицами шёл на сотни тысяч, затем — на миллионы, а к революции перевалило за десять миллионов в год. И график роста перевозки людей напоминает очертаниями график забастовок в империи. Не один в один, но сходство несомненно.

Получается, правы были сановники, советовавшие годить с прогрессом и всеми силами бороться за оседлый образ жизни.

Вернёмся в девятнадцатый век. Пушкин из Петербурга отправился в Кишинёв, из Кишинёва — в Одессу, затем — в Михайловское, опять в Петербург… Душа его желала простора: он просил дозволения уехать в Европу, а нет — так хоть в Китай, но единственный раз пересек границу империи вместе с армией, путешествуя в Арзрум, за что и получил выговор от государя. Гоголь ездил дольше и дальше: Германия, Италия, Святая земля. У Гончарова кругосветное путешествие сорвалось, но всё-таки он побывал у берегов Японии. Однако это — люди особенные. Склонные к перемене мест. А безымянный крепостной мужик сидел в деревне Троекурово, редко-редко выбираясь на уездную ярмарку. То ж и вольный мещанин: куда ему ехать, зачем? Да и на какие деньги?

Но вот железная дорога добралась и до глубинки — и наше благонравие стало постепенно сдуваться. В Воронеже, невиданное дело, рабочие начали бастовать! И не только в Воронеже. Но самодержавие всё строило и строило железные дороги, эти артерии революции, благодаря которым агитаторы проникали в самую гущу бедноты. Это вам не хождение в народ на своих двоих. Приехал, поговорил с нужными людьми, замутил чистый питательный бульон патриархальной жизни, а завтра он за сотни вёрст, поди сыщи его.

Профессор Попов изобрел радио, а технический прогресс — общедоступные газеты, но это — полупроводники идеи, потому что мнение идёт преимущественно в одну сторону, от антенны к голове, а назад, от головы обывателя к антенне — в гомеопатической дозе.

После окончания гражданской войны обмен идеями достиг новых вершин: страна бурлила, перемещение людей из глубинки в столицы (да что в столицы, в Кремль!) приняло невиданный ранее размах. Коминтерн предоставил возможность личного обмена идеями в мировом масштабе. Возникли массы крестьянских и пролетарских писателей, ученых, артистов, музыкантов, полководцев. О политиках и говорить нечего: фельдшер становится наркомом машиностроения, и в результате темпы промышленного роста ошеломляют сторонних наблюдателей. То же и в других наркоматах.

Политически неблагонадежные слои населения вывозят в места, от железнодорожной сети далекие: на Колыму, в Магадан и им подобные. Чтобы не распространяли то, что распространять не требуется. В приговоре «десять лет без права переписки» важен не столько срок, сколько — «без переписки». Информационный карантин.

С другой стороны, международный фестиваль молодежи и студентов, всенародные стройки — БАМ, Братская ГЭС, целина, Олимпиада-80 — стимулируют мыслеобмен опять-таки в колоссальных объёмах. Железную дорогу дополняют и расширяют «Аэрофлот» и автомобильные трассы. Тысячи горожан еженедельно устремляются в деревни, северяне летят на юг, южане — в Москву и прочие города России. Ширится и телефонная сеть, но сокровенного ей не доверяют, о чём свидетельствует устойчивое выражение «не телефонный разговор». К тому же автоматическая междугородная связь ненадёжна и дорога (в семидесятые и восьмидесятые связь между Воронежем и Москвой осуществлялась с десятого, двадцатого или тридцатого набора номера (с учётом особенностей дискового номеронабирателя это было не просто), порой и вовсе не осуществлялась.

Но был поезд, двадцати рублей хватало на поездку в оба конца плюс городской транспорт. Съездить к друзьям, знакомым, просто в редакцию не составляло труда. Поездки не фиксировались, билеты на поезд продавались без удостоверения личности. Что, конечно, тоже способствовало мыслеобмену. Литература, искусство и наука достигли апогея, порой и буквально: на околоземной орбите встретились советские и американские космонавты. Но внизу, на поверхности планеты, встречаться с американцами, французами и прочими шведами становилось всё труднее. Коминтерн то ли ушёл в глубокое подполье, то ли просто был похоронен, а съездить куда-нибудь в Париж или Вену было сложно: визовые ограничения и отсутствие валюты мешали мыслеобмену. Люди делились на выездных, невыездных и не пробовавших выезжать, а потому не знающих, кто они. Стремление к мыслеобмену давило на государство постоянно, требуя на поддержание железного занавеса далеко не лишние силы и ресурсы, год от года больше и больше. И государство дало слабину: все свободны, всем спасибо.

Теперь всяк волен сесть на поезд, поехать автобусом или полететь самолетом настолько далеко, насколько позволяют глобус и собственные финансы. Есть, разумеется, мобильник, есть «Скайп», но, говоря по мобильнику, следует помнить, что это речь для прокурора. Или внесудебной тройки. Итог мыслеобмена пока неясен, то ли в результате мизерности, то ли, наоборот, громадности. Хотя… Хотя то, что до этой минуты (что будет через час, не знаю) не возбраняются поездки ни в одну страну планеты, свидетельствует: личностный мыслеобмен не фикция, а реальность этого мира.

Как идут дела у братьев в параллельных вселенных, посмотрим. Съездить, что ли, в Санкт-Петербург?

К оглавлению

Голубятня: Очарование и ужас идеального мира

Сергей Голубицкий

Опубликовано 17 августа 2013

Киносуббота у нас о стареньком фильме, который умудрился пропустить в свое время и посмотрел только сегодня. Чему, признаюсь, несказанно рад, потому что, попадись мне «A Perfect World» (1993) в 90-е, я бы никогда не оценил этот манифест мужественности Клинта Иствуда по достоинству. Да и половина посылов картины осталась бы невостребованной, потому что в 90-е все ключевые моменты художественного мира фильма выглядели нормой, а вот сегодня — уже ужасной и мучительной аномалией.

Эволюция нашей цивилизации наглядно продемонстрировала, что ничего непреходящего в мире нет и даже самые незыблемые вещи рассыпаются в прах от соприкосновения с политической и бытовой конъюнктурой. Разве мог кто-то предположить четверть века назад, что в исторически ничтожном отдалении случатся полная переоценка всех семейных архетипов и уничтожение всех сложившихся ценностей?!