Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 111

Требовать от сегодняшнего врача, чтобы российское общедоступное здравоохранение вышло на мировой уровень, – всё равно, что требовать от паровозной бригады, чтобы она подняла состав в воздух и перелетела Тихий океан. Хоть кнутом бей, хоть вешай – не выйдет ничего, разве только машинисты и кочегары из рвения и по приказу начальства примутся махать руками и жужжать, как аэроплан времён братьев Райт, отчего и поезд начнёт беспрестанно опаздывать, и проводники чай разносить перестанут: когда впустую машешь руками, делом заниматься некогда.

Чтобы перелететь океан, нужно создать самолёты, построить аэродромы и выучить персонал. Без этого никак, жужжи не жужжи. Причём провал в любом звене сводит на нет достижения в любом звене.

Вот хоть медицинская аппаратура. За последнее десятилетие её приобретено намного больше, чем за десятилетия предыдущие. Ставят в больницах и поликлиниках томографы, проточные цитометры, много чего ставят. А счастья опять нет. Может быть, и потому, что зачастую исследования на этих аппаратах платные.

Мнится, что возникновение в учреждениях казённого здравоохранения отделений платных услуг есть мина замедленного действия. Конечно, она, мина, может со временем саморазрядиться, но может и рвануть. Я не против платной медицины, наоборот, сторонник, но по отдельности: бюджетное здравоохранение живёт за счёт бюджета, частный врач живёт за счёт частного пациента. Когда же всё в одном флаконе, под одной крышей (включая и современное значение слова «крыша»), то рано или поздно возникает конфликт интересов. Интересов больного человека и интересов кошелька.

Это я из политкорректности говорю – рано или поздно. Обыкновенно конфликт интересов возникает моментально. И вот сидит человек и думает, потратить ли ему две, три, десять тысяч далеко не лишних рублей на всякие обследования по поводу головной боли или, как советуют друзья, выпить пару таблеток аспирина и растереть пятки скипидаром.

Не выработалась пока в народе привычка тратить на личное здоровье значимые суммы, особенно если этих сумм нет. А если и сыщутся деньги, что дальше? Найдут какую-нибудь опухоль, потребуется операция, которая стоит совсем уж немыслимых средств, а он, к примеру, пенсионер, или того хуже – бюджетник (у пенсионера всё-таки иждивенцев в принципе должно быть меньше). И он выбирает среднее – идёт к гомеопату, который за тысячу пятьсот сорок рублей, учитывая скидку предъявителю купона, проведёт полную диагностику всего организма с помощью аппарата Бэккенбауэра-Фолиуса-Шульца, а потом ещё за четыреста шестьдесят тех же рубликов даст крупинок на неделю лечения.

Что делать?

Не раз и не два ответственные товарищи высказывались, что повышение заплаты медицинским работникам ничего не изменит. Так ли оно, нет – неизвестно, за сто лет никто не пробовал ни в Советском Союзе, ни в нынешней России без царя. И пробовать не собирается. (В скобках для тех, кому царское время представляется сплошными ананасами в шампанском: Антону Павловичу Чехову, возвратившемуся по случаю эпидемии холеры к врачебной деятельности, было положено жалование чуть более сорока рублей в месяц. Чехов получать такие деньги отказался и работал даром.)

Двадцать лет спустя, перед Мировой войной, земскому врачу платили тысячу двести в год (с квартирными, разъездными и надбавками за стаж выходило немного больше). Что от повышения зарплаты на шесть процентов толку не будет, точно. И даже шестьдесят процентов не спасут гиганта мысли. Минимум шестьсот – и это совершенно серьёзно. Деньги сами по себе, одним фактом наличия умными человека не сделают. Но они сделают человека сытым. А сытый врач и голодный врач – это доктор Джекил и мистер Хайд.

Однако соглашусь: улучшив положение врача, умеренное жалование (а шестисотпроцентное повышение приведёт лишь к весьма умеренному по европейским меркам жалованию, ставка вместо шести тысяч рублей дойдёт до тридцати шести, то есть менее тысячи евро) на состоянии больного скажется лишь опосредованно: врач будет менее утомлён, лучше одет, станет вытирать руки дезинфицирующей салфеткой и надевать поверх приличных туфель бахилки.

Врачу нужно учиться, учиться и ещё раз учиться! В идеале — один день в неделю, одну неделю в месяц, один месяц в году. Сегодня это невозможно. Нет средств: месячный курс повышения квалификации на местной базе обходится доктору в ту же месячную зарплату, а жить на что? И второе: а у кого, собственно, учиться? Современный уровень медицины задаётся в институтах, переименованных в академии. Если современный уровень неудовлетворителен, то и потому, что неудовлетворительно обучение.

Я учился во времена зелёной травы и синего неба, и тогда мне больше всего не хватало – знаний. Посудите сами: все шесть лет обучения мы тратили по полтора месяца от каждого осеннего семестра на помощь селу, весь сентябрь и часть октября. В сумме один академический год провели в поле, убирая сахарную свёклу, картофель, помидоры и огурцы. Колхозу хорошо, пациенту плохо. Познание общественных наук тоже заняло немало часов. Учебные планы сжимались, и в результате из института я вышел пусть безоружным, но, в силу невежества, очень опасным для окружающих человеком.

По счастью, мне повезло: попал в интернатуру по дерматовенерологии и год работал в Тульском кожно-венерологическом диспансере под присмотром опытных, умных и доброжелательных коллег. Прочитаны сотни книг, прослушаны курсы повышения квалификаций, инициативно посещены разные семинары и симпозиумы, но и сегодня порой ощущаешь острую нехватку знаний — говорю без преувеличения и кокетства.

Но.

Но уровень преподавания за истекшее время не повысился. Нобелевских лауреатов в наших медицинских вузах нет ни среди профессоров, ни среди выпускников. Лучшие из лучших, как водится, лечат и преподают на коварном Западе, лучшие из оставшихся – в Москве.

Провинциальное здравоохранение напоминает храм на болоте. Взводили-то его в чистом поле, даже на взгорье, но грунтовые ли воды поднялись, или соседняя река изменила свой путь, или другая причина, но вокруг теперь болото. Даже трясина. Как выбираться на твёрдую и здоровую почву? Не видно дороги. Только по воздуху.

И в самом деле, если какой-нибудь губернатор, министр, иной достойный человек попадает в катастрофу, разве лечат его в руководимой им губернии, в лучшей больнице города-миллионника? Нет, губернаторы – люди осведомлённые и знают цену подчинённым эскулапам, свежеиспечённым профессорам и закупленному оборудованию. Потому губернаторов и министров срочно спецрейсом эвакуируют в Москву. А из Москвы – в Германию или ещё куда-нибудь. Вот и показатель. Нужны ли другие доводы для признания серьёзности положения?

Тонем, братцы. Погружаемся в трясину. Ещё немного – и сомкнётся над нами ряска, даже пузырей не останется.

Впрочем, пузыри останутся. (продолжение будет)

К оглавлению

Кафедра Ваннаха: Тень Парето

Михаил Ваннах

Опубликовано 06 марта 2012 года

Вполне возможно, что кто-то из читателей уже прочёл или изыщет время и прочтёт новый роман Умберто Эко «Пражское кладбище». Занятная история, повествующая о деятельности тайной полиции и внешней разведки Пьемонта; об экспедиции Гарибальди и участии в ней Дюма-отца; о судьбе революционера и писателя Ипполито Ньево (его «Исповедь итальянца» некогда переводилась на русский); о сравнительных достоинствах чёрного пороха и пироколлодия; о трудной работе чекистов — тьфу, агентов Охранного отделения во главе с незабвенным Рачковским; и, главное, о деяниях Сионских мудрецов. Так вот, главный герой книги Эко, капитан Симонини, олицетворяет тесные связи Италии и Франции… Бывало такое и в реальности.

Давным-давно, по священным камням Европы, «в терновом венце революций», гулял 1848 год. И именно тогда, в городе Париже, родился Вильфредо Фредерико Дамасо Парето. Папа его работал лигурийским маркизом. Правда, маркизом республиканских взглядов, в результате коих и был вынужден перебраться из Сардинского королевства в более либеральную монархию Луи-Филиппа I. Так что и по месту рождения, и с молоком матери-француженки (вряд ли беглым маркизам хватало на кормилиц) он приобщился сразу к двум романским культурам — италиков и галлов, к наследию и Галилея, и Декарта.

Традиции древних цивилизаций. Научный метод. Рационализм. Математика. Всё это определило судьбу Вильфредо Парето, и личную, и, что куда более интересно, научную.

После возвращения в 1858 году в Италию Вильфредо повезло: он параллельно получал и классическое, и естественнонаучное образование. Диссертацию после завершения Политехнического университета в Турине защитил на тему «Основные принципы устойчивости твёрдых тел». Ключевым тут было слово «устойчивость». Именно она в немалой степени привлекала внимание Парето. (Да и в современной технологической цивилизации устойчивости отводится крайне важная роль – вспомним применения устойчивости по Ляпунову, вспомним алгоритмы бортовых компьютеров, превращающие неустойчивые планеры в манёвренные боевые машины…)