Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов - Владимир Алексеевич Колганов

женщину – желание, умение и неутолимая страсть, помноженные на здоровье и усердие. По крайней мере, на каком-то ограниченном отрезке времени без этого не обойтись никак. И всё же удивительное дело, иной раз все требуемые условия соблюдены, однако стоит появиться ещё и стимулу к работе, как тут же пропадает желание писать. То есть желание-то есть, но вдохновение куда-то улетучивается. И совершенно напрасно старается очаровательная муза, нашёптывая мне на ухо нежные слова. Видно, так уж я устроен – оказываюсь совершенно бесполезен, если от меня чего-то очень, очень ждут…»

С этим можно согласиться: не будет никакого толку, если пишешь под нажимом – такое впечатление, что требуют, кровь из носу, выполнить пятилетний план по загрузке издательства макулатурой. И потому снова налицо душевные муки – и снова они вызваны сомнением: зачем писать?

«Вы спросите – зачем? Стоит ли горбиться над письменным столом, портить глаза, набирая тексты для компьютера, а потом с вымученной улыбкой на губах обходить одно за другим издательства, всё ещё сохраняя надежду опубликовать роман? Зачем напрасно расходовать и без того уже изрядно растраченные силы? В чём стимул, в чём причина? Так я уже писал об этом – злость! Нерастраченная злость, она сама, как бы без моего ведома водит авторучкой по бумаге, рождает образы, анализирует характеры, кому-то даже заглянет под подол, где-то угадывает то, о чём умалчивают, а иной раз обнаружит и такое, что скрыто глубоко в неведомых закоулках чужого подсознания.

И вот на свет явилось нечто. Нет, не ребёнок. И даже дом я не построил, и дерево не посадил, разве что лимон в горшке на подоконнике у себя дома. И как цветочный горшок хранит компьютер корни, листья, стебли странного создания, видимо, по недоразумению названного мной романом. А может лучше – рассказ от первого лица?

Давайте предположим – повезло! Нашёлся некто, кого уже тошнит от всех этих убогих гаррипоттеров, бегбедеров и псевдо-детективных сериалов. Кому изрядно обрыдли эпические сказания про варваров и про спецназ. Кто затыкает уши, лишь бы умолкли всё ниспровергающие юные пророки-проповедники, а вместе с ними и прочие маловразумительные персонажи. В общем, повезло, и наконец-то роман опубликовали».

Иначе и не скажешь – несказанно повезло! Что до моего везения, то этим я обязан Михаилу Булгакову – понятно, что рекомендаций он мне не давал, но вот каким-то образом удалось раскрыть тайну дневниковой записи писателя, связанную с прекрасными воспоминаниями о некой К., а заодно объяснить скрытый смысл главы «Великий бал у сатаны» из закатного романа. И понеслось! Впрочем, всё закончилось не так, как у описываемого персонажа, но это дело прошлое – совсем неудивительно, что «любовь прошла и завяли помидоры». Такие, знаете ли, времена!

У Вовчика всё сложилось по-другому, но пока только в мечтах:

«Проходит время. И вот представьте, сижу я на веранде в приморском кабаке, на берегу лазурного залива. С моря дует лёгкий бриз, а вокруг меня давние приятели и друзья, и просто незнакомые, но симпатичные мне люди. И все с почтительным, почти восторженным вниманием взирают на меня и слушают главу из нового романа. Я переворачиваю страницу рукописи, стряхиваю пепел с «голуазки» и внятно, с выражением и расстановкой, почти с актёрской дикцией – откуда что взялось? – вновь продолжаю чтение. Пожалуй, это момент той долгожданной истины, ради которой только и стоило работать. В сравнении с ней ничего не стоят никакие гонорары. И даже слёзы умиления в глазах, в сущности, так ничего и не уразумевших милых дам куда приятнее огромных тиражей и предложения киноворотил по поводу экранизации романа. Ах, эти чудные мгновения!..»

Слава богу, после невыносимых мук и длительных исканий Вовчику удалось обрести стимул для того, чтобы продолжать заниматься писательским трудом. И неважно, что найден он где-то на веранде – хотя бы так, а то ведь могла возникнуть та самая мысль, которая осенила Гоголя незадолго перед смертью. Здесь вроде бы сложилось по-другому, и всё же есть кое-какие признаки умопомешательства:

«Всё чаще думаю, не стоит ли мне своё творение сжечь? По правде говоря, оно практически готово, а я теперь так только, кое-что подчищаю и дописываю. Похоже, и Кларисса об этом догадалась, иначе не стала бы мешать его с дерьмом, прочитав всего-то несколько глав, из которых к тому же были полностью изъяты даже намёки на реальных фигурантов – то есть просто ни одной фамилии. И с чего это они так все перепугались? Наивно же верить, что две сотни страниц, в общем-то, не так уж плохо написанного текста смогут что-то изменить. Кажется, Лев Троцкий говорил: "сатира еще никогда не разрушала социальных учреждений". Да уж, что верно, то верно – вряд ли моё творение поможет излечить Россию. А вдруг поможет вылечить меня? Только вот никак не разберусь, в чём суть моей болезни…»

Что до упомянутой сатиры, то именно на этом я и погорел – об этом подробно рассказал во второй главе. Ох, не надо было писать о Диме Быкове! Но сделанного не воротишь, и потому книга «ДБ» сначала красовалась на Амазоне, а теперь доступна на ЛитРес. Впрочем, моё увлечение сатирой на этом не закончилось, а как иначе? Снова повторю: такие нынче времена!

Однако вернёмся к исповеди Вовчика:

«Сжечь можно бумагу. Можно кинуть на дно глубокого колодца "флэшку" с записью текста моего романа. Можно компьютер вдребезги разбить, чтобы ни одного бита информации в нём не оставалось. А дальше что? От самого себя ведь всё равно не убежишь. И будет эта неопубликованная исповедь терзать мой мозг, уничтожая меня изнутри, поскольку нет у неё выхода наружу. Так что же это такое? Исповедь-разрушитель? Роман-убийца? Ничего себе, терминатора придумал, нацеленного на одного меня! Сам себя приговорил, сам заказал и вот теперь спокойно наблюдаю, как приговор приводят в исполнение…»

Вовчик рукопись не сжёг, но алкоголь сделал своё дело. Он и раньше выпивал, а тут обстоятельства сложились так, что изрядно усугубил, и вот вам результат – белая горячка. Тут обойдусь без комментариев, поскольку в этом нет нужды – всё предельно ясно:

«Я открываю глаза и вижу, как огромная гусеница с желтоватым, слегка отвисшим, вероятно, после длительного разговения брюшком медленно вползает в комнату, оставляя единственного свидетеля этой сцены едва ли не в паническом недоумении – так сколько же её там, за дверью обретается? И пока часть этого существа в некотором смущении топталась у порога, одна маленькая головка будто с выточенными из чёрного дерева рожками уже оглядывалась по сторонам, другая же в это